– Еду сюда и вижу – он! Стоит себе на подъездной аллее вон там, – сказала она, махнув рукой в сторону дома Фоксов.
Спенсер запаниковал. Я видел, как он корчится и извивается, пытаясь вырваться из цепких рук матери. Я ринулся было к нему, но отец меня удержал. Позади Франклинов сгущалась толпа. Снова защелкали и зажужжали ожившие камеры. Спенсеру удалось выдернуть одну руку, и он хватался ею за воздух, как утопающий.
– Пусти! – вопил он.
– Как же так, Алина? – проговорила миссис Франклин таким тоном, словно собиралась либо наорать на мою мать, либо наброситься на нее с кулаками, либо просто расплакаться. – Как ты могла это допустить?
Спенсера так трясло, что казалось, он пляшет на ветру, как бумажный скелет на крыльце его бабушки. Отцовская рука соскользнула с моего плеча, и, подняв на него глаза, я увидел, что он смотрит на меня без всякого выражения.
– Пап, – сказал я, желая все объяснить. Но у него было такое странное лицо, словно он меня не узнает. – Мы просто пытались помочь Терезе. – Тут Спенсер ударился в слезы.
– Это все его идея! – ревел он, но я не мог на него посмотреть, я даже не хотел видеть, что делает моя мать.
В конце улицы завыли сирены, и через мгновение у нашего двора, взвизгнув тормозами, остановились три полицейские машины.
– Они ждали меня у моего дома, – сказала миссис Франклин. – И сейчас снова поедут туда вместе со мной. Мы никогда от этого не избавимся. Никто из нас. Никогда.
– Иди к себе, Мэтти, – прошипел отец.
Это показалось мне таким нелепым наказанием, что я чуть было не рассмеялся. Но до меня вдруг дошло, что, возможно, я очень долго не увижу Спенсера.
– Можно я побуду с ним? – спросил я.
– Домой!
– Пожалуйста, пап. Ты должен понять. Есть причина.
– Спенсер сейчас поедет домой. А ты делай, что тебе говорят, и чтоб духу твоего тут не было, – сказал отец, не повышая голоса.
Я помчался в свою комнату. Там я присел на корточки у окна и осторожно выглянул из-за подоконника. Сначала я увидел только репортеров и полицейских, толкавшихся у нашего крыльца, но потом толпа расступилась и Франклины двинулись к машине. Миссис Франклин шла с гордо поднятой головой, буравя взглядом линзы направленных на нее объективов, пока репортеры не догадывались отойти. Один из них даже опустил свою камеру. Голова Спенсера терялась в складках ее плаща, и я не мог рассмотреть его лица, но видел, как он лупил себя кулаками по бокам, пока мать то ли вела, то ли тащила его к машине.
– Миссис Франклин, как бы вы охарактеризовали поступок вашего сына, учитывая, что ему были даны такие возможности? – выкрикнул из толпы какой-то репортер. Дальше вопросы посыпались на нее, как снежки, но она шагала вперед, даже не поворачивая головы.
– Миссис Франклин, а где отец Спенсера?
– Не хотите ли вы сказать несколько слов семьям тех детей, которые на самом деле были убиты?
Последний вопрос заставил ее остановиться. Вид у нее был изумленный, словно она вглядывалась в ослепляющий закат. Все вокруг нее умолкли. Даже из дома я услышал, как она сказала:
– А вы? То есть… О господи…
И тут ее и Спенсера окружили трое полицейских. Один из них – сержант Росс. Он дал отмашку своим сослуживцам и, наклонившись, что-то тихо сказал миссис Франклин. Потом он сопроводил их к машине. Спенсер юркнул на заднее сиденье и исчез из виду. Мигнули хвостовые огни, и я смотрел на них, пока они не скрылись за поворотом.
Толпа хлынула к дороге. Во дворе я заметил главу нашего района мистера Ветцеля; он стоял у березы, застегивая пальто, и смотрел на наш дом, как баран на новые ворота. К нему подошла миссис Маклин, и, когда они разом повернулись в мою сторону, я нагнулся к полу. Через несколько минут пророкотал еще один голос, и я в конце концов догадался, что принадлежал он миссис Уилкинз, женщине, занимавшей участок между нашим и Фоксовым домами; она жила с двумя угрюмыми взрослыми сыновьями, которых, кажется, никто не знал, и тремя черными лабрадорами, которых она держала под замком на заваленной щепками выгульной площадке рядом с домом. Насколько я знаю, миссис Уилкинз никогда не бывала в нашем дворе – я только слышал ее голос, когда она рычала на своих собак. Я снова выглянул в окно и увидел, как она жестикулирует перед мистером Ветцелем и миссис Маклин. В своем наряде – черный плащ, черные мокасины и красные носки – она была вылитая Злая Колдунья с Востока.
[78]
– Я знала, что это не может быть тот же самый человек, – изрекла она. – У него очень специфические вкусы, у нашего Снеговика.
– Господь с тобой, Патриция, – сказала миссис Маклин, сдвигая плечи, как будто пыталась сжаться и закрыться.
Я облокотился на трубу отопления и сдавил руками виски. Дверь прихожей один раз хлопнула, и кто-то, войдя в ванную, сразу вышел. Потом снова открылась входная дверь, и, услышав беспорядочный топот, я понял, что родители вошли в дом.
Отец говорил тихим, спокойным голосом.
– Все кончено, Алина. Худшее, во всяком случае, позади. Теперь нам надо только постараться все исправить.
– Каким образом? – рявкнула мать. – Или ты знаешь лекарство от его заебонов? Ты хоть понимаешь, насколько это…
– Тсс, Алина!
– И пусть слышит, плевать! – она перешла на крик. – Ты слушаешь, Мэтти?
Я не ответил. Только уткнулся подбородком в грудь и обхватил руками колени.
– Ладно, хватит, – сказал отец.
– Нет, ну о чем он думал, черт побери? Помочь Терезе! – фыркнула она с издевкой. – Что это вообще значит?
– Черт его знает. – Теперь отец говорил так тихо, что я его едва слышал.
– Ох, Джо!
После этого я услышал, что мать плачет, а потом, в течение нескольких блаженных секунд, не слышал ничего вообще, пока с улицы не донесся рев очередного взрыва активности. Я снова подкрался к окну и увидел доктора Дорети, который разгонял соседей, как голубей. На ресницах у него лежал иней, на лысой макушке плавились снежинки. «Эни-бени-лук-морковь, человечью чую кровь», – подумал я. Его оцепили полицейские, но путь ему они не преграждали. Я услышал, как отец чертыхнулся и побежал к парадной двери. Именно в этот момент меня заметил доктор Дорети. Он выставил указательный палец, нацелив его на меня, как ружье, и быстро взбежал по ступеням. Моей первой мыслью было юркнуть в шкаф. Но потом перед глазами всплыло лицо Терезы, застывшее в крике, и я, сам того не ожидая, вылетел из своей комнаты и помчался вниз, чтобы оказаться рядом с отцом, когда он откроет дверь.
Увидев меня, отец скорчил недовольную мину, но прогнать не прогнал. Он положил руку мне на плечо и развернулся таким образом, чтобы загородить собой проход, когда будет разговаривать с доктором через сетчатую дверь.
