На какое-то мгновение Лиля смолкла, изумленно созерцая вольнодумствующего мужа. А тот, не встречая сопротивления, развивал «бунт на корабле»:
— Лично я лечу на Марс! Там на днях открыли филиал ЦКБ «Аметист», и меня туда командируют проектировать для марсианцев атомные подлодки. Согласно закону Авогадро!
— Марсианцам не нужны подлодки: у них нет морей! — дезавуировала его заявление супруга. — А тебе только подводные лодки и проектировать! Уж у тебя-то они точно под водой окажутся, раз и навсегда. Ты же синуса от косинуса не отличишь, гуманитарий несчастный! В общем, так, марсианец командировочный: про Куала-Лумпур я тебя предупредила. Притаранишь мне оттуда что-нибудь экзотичное.
«Змею бы тебе гремучую притаранить! Анаконду! Сколопендра членистоногого!» — от души посулил (разумеется — про себя) любящий муж. Но тут в мозгах у него опять образовался калейдоскоп. Членистоногие анаконды посреди пересохших марсианских морей клепали атомную субмарину для консула Великобритании, аккредитованного при Йельском университете. Зоринская благоверная, согласно закону Авогадро, летела белоснежным авиалайнером в Куала-Лумпур — поступать там в Принстон, на факультет гремучих змей. А потом, прямо у трапа самолета, какой-то мерзопакостный сколопендр в профессорской мантии сразу же и притаранил ей диплом бакалавра:
— Вот вам, досточтимая госпожа Зорина, наше экзотичное, наше куала-лумпурское.
И, почесав полосатое темя левым усиком, присовокупил:
— Бакалавр — он и в Африке бакалавр! Брутально!
Тут калейдоскоп закружился еще быстрей. И когда какая-то гремучая гадина, обряженная в коротюсенький шелковый халат, начала обвивать Зорина, требуя, чтобы он сделал ей татуировку «Беатриче», измочаленный Лилин муж грохнулся без чувств на дорогой ковер ручной работы.
Глава шестая
Судьба с чужого плеча
Из Куала-Лумпура на родные невские берега Зорин вернулся вымотанным вконец. Программа гуманитарного визита временами напоминала бред шизофреника. Вот «доктор Зорин» торжественно открывает Конгресс друзей стоклеточных шашек, вот он выступает с докладом о контрацептивах грядущего столетия, вот обсуждает проблемы борьбы с русской мафией на Малых Антильских островах…
Ну а что творилось в перерывах между всеми этими докладами, брифингами, семинарами!
Темпераментная аргентинка, ухватив его за отворот пиджака, требует незамедлительно создать в России мужское крыло Всемирной лиги феминисток.
— Si, signora!
[6]
— улыбается дипломатичный синьор Зорин. — Мужчины-феминисты — это то, чего ждет от нас завтрашний день цивилизации! Вот вам моя визитная карточка. По возвращении в Петербург буду с нетерпением ждать вашего звонка! Привет от меня всем аргентинским феминистам!
Стареющий хиппи, тряся крашеными патлами, негодует:
— До коих пор ваше правительство будет изнурять русский народ запретом на однополые браки? Это же духовный геноцид, сегрегация по половому признаку!
— Certainly! This problem is very important!
[7]
— Зорин трагически сводит брови к переносице. — Русский народ воистину изнывает в ярме сексуальных запретов. Давайте созвонимся, чтобы обсудить этот актуальнейший вопрос не на ходу. Оставляю вам, мой однополый друг, свою визитную карточку. Стальным бастионом встанем на пути у половой сегрегации!
Отвязавшись от перезрелого хиппи, Зорин попадает в объятия плешивого очкарика, который его тут же включает в комиссию по пропаганде сонетов Микеланджело. Зорин, не глядя, сует ему глянцевую визитку:
— Звони, приятель! Микеланджело — моя слабость!
Особенно доставал Зорина один рехнутый гений из Нидерландов. Гений самым крамольным образом нарушал благочиние окружающих его строгих костюмов и белоснежных сорочек с неброскими галстуками. Он носился по кулуарам заседаний в бесформенной хламиде — чем-то среднем между безгрешной толстовкой и тогой пресыщенного римского патриция, наперсника разврата.
И носился вполне бессистемно, пока не прознал, что в симпозиуме участвует посланец России. А прознав, мертвой хваткой вцепился в несчастного «московита». Голландец требовал, ни много, ни мало, организовать ему часовой доклад на президиуме Российской Академии наук.
За каким чертом ему приспичило потревожить самые академичные умы далекой Московии, пламенный хламидоносец тут же и разъяснил, неукротимо размахивая руками на манер ветряных мельниц своей изумительной родины. Программа лингвистического анализа, которую он самолично составил и прокрутил на своем компьютере, выдала суперсенсацию: оказывается, «Слово о полку Игореве» и «Песнь о Гайавате» созданы одним и тем же сказителем! И теперь автор компьютерной сенсации не мог ни есть, ни пить, покуда этим своим открытием не осчастливит потомков Игоревой рати.
— И к черту этого американского Лонгфелло! — орал гений, вдохновенно брызжа слюной в лицо потрясенному Зорину, коего преследовал с упорством маньяка. Ради такого дела он связался с Амстердамом и срочно затребовал персонального нидерландско-русского переводчика. Оторванный от родных тюльпанов толмач оказался огненно-рыжим и чрезвычайно похожим на длинного тощего глиста. А завершал эту грандиозную картину фундаментальный писяк, пламенеющий на правом глазу.
От непосильной натуги несчастный переводчик потел и краснел (писяк вовсе уже полыхал, как заря над вигвамом Гайаваты!) и все же не поспевал за полетом мысли филологического ниспровергателя. При этом рыжий горемыка, не сведущий в фольклоре русичей, именовал эпос безвестного летописца не иначе, как «Сага об армии принца Ингвара». Да и вообще о русском языке этот нестандартный полиглот имел довольно приблизительные представления. По крайней мере, перелопаченные им страстные монологи голландского толстовца звучали совсем уже диковато.
К концу своего пребывания в Куала-Лумпуре Зорин откровенно избегал революционера от словесности, готового обуть Игореву дружину в индейские мокасины. Но тот с неистовством фанатика отлавливал уважаемого господина русского редактора даже в общественном туалете.
— Это не делает сомнения, что все два произведения сделаны в идентичности, — устами феноменального своего переводчика внушал он соотечественнику «принца Ингвара», застигнутому врасплох над небесно-голубым писсуаром. — Все два имеют своим жанром героическую сагу. И все два делают удивляющий по своей экспрессии образец лирической литературы…
Ни водопадные аккорды унитазов, ни остолбенелость переводчика, напряженно застывшего между огнедышащим просветителем и уныло журчащим доктором Зориным, не способны были отвлечь рехнувшегося голландца от его академической лекции:
— Все два произведения имеют в себе интеграцию фольклорной и книжной традиции. «Сага о Гайавате» сделалась на фундаменте индейских саг. «Сага об армии принца Ингвара» — воинская сага, родившаяся в родстве от ваших русских саг. Все два делают рассказ о борьбе этносов за суверенитет, о делании оружейного сопротивления захватчикам, делающим у них интервенцию…
