— Да у него ятра с яйцо воробьиное! Чего там жать!
— А я слыхал, иные греки себе обрезают, как жиды. Совсем чуть-чуть остается.
— Зачем они так делают, Петрята? — заинтересовались прочие.
— У них от этого голос делается писклявым, как у дурной бабы, и лицо голое — волос совсем не растет. Ихним женкам, видать, нравится.
— Не женкам, а мужам, — коротко заметил кметь с варяжскими косами в светлых волосах.
— Каким таким мужам, Якун?
— Как, вы не знаете, что такое аргр? — возмущенно рыкнул варяг.
— Да откуда нам знать такую срамоту, Якша? — притворно недоумевали кмети.
— Аргр — это муж, которого употребляют как жену, — с суровым видом объяснил варяг. — У греков таких много.
— Ну и ну! — хохотали дружинники.
— Эй, грек! — крикнули Левкию. — Ты тоже аргр?
Комит не отвечал.
— Молчание — знак согласия.
— Вежливый человек отвечает на вопросы, когда ему задают их.
— Он невежлив.
— Он нас ни во что не ставит.
— Просто не уважает.
— У него и меч на поясе прицеплен для красы, как у девки звонкие подвески.
— Хозяин! Что за грецкий барашек у тебя тут сидит, в ус не дует?
— Так это же митрополичий комит Левкий Полихроний, — мрачным голосом объяснил Леон.
Ему вовсе не улыбалось в который раз выгребать во двор обломки скамей и сколачивать заново разбитые столы.
— Он не грек, а исаврянин, — добавил корчмарь.
— На одну рожу, — отмахнулись дружинники и переспросили: — Как ты сказал? Комит В Поле Хромый? Это он в битве, что ль, хромает? Знатное прозвание!
Левкий бросил на стол монеты, подхватил меч и молча пошел к выходу. На пороге мгновение задержался, но не обернулся. Дружинники, тоже расплатившись, с пьяной ленцой двинулись за ним. Леон облегченно выдохнул и стал пересчитывать щедрую плату.
Двор перед корчмой едва озаряли свет из окошек и ущербный месяц. Левкий стоял лицом к двери, откуда один за другим вывалились шестеро кметей. В руке был обнаженный меч.
— Ну, кто самый смелый?
— Ты нас не бойся, грек, — нагло сказал дружинник с клоком волос на бритой голове, — мы тебя не будем убивать. Мы тебя только немножко помнем.
— Попробуй, смерд. Обещаю, что каждый из вас расстанется если не с ятрами, то хотя бы с ушами.
— За смерда ты ответишь, — ощерился бритый, делая шаг.
Левкий перекинул меч в левую руку и тут же поймал его правой. Но это все, что ему удалось сделать. Сверху из темноты прилетела кожаная петля и жестко притянула его руки к бокам. Зарычав, Левкий дернулся. Тут же в затылок ему тяжело ударило, и софийский комит, сделав полуоборот, повалился на землю.
…Очнулся он в совершенной темноте. Попытался потрогать рвущий болью затылок, но обнаружил руки связанными сзади. Перекатившись на спину и уперев сапоги в стену, он стал ощупывать ногами пределы узилища. Оно оказалось невелико. Шепча проклятья, Левкий поднялся и задом к стене пошел искать дверь. Он понимал, что это бесполезное занятие, но сидеть на полу без дела, с полной вопросов головой было еще хуже.
Дверь нашлась сама — очертилась тонкой ниткой света, запаленного снаружи. Скрипнул засов, в узилище просунулся чадящий светильник и чья-то голова.
— Очухался? Ну жди теперь.
Дверь снова закрылась, отрезав свет. Левкий хотел, но не успел ничего спросить.
Когда и кому он перешел дорогу? Теперь уже ясно, что кмети были подосланные, и не шестеро, а больше. Но от необъяснимости всего остального у него заломило сильно сжатые зубы. Неужели попался?.. На чем? Кто мог его выдать? И в чем его могут обвинить? Он никогда не оставлял свидетелей. Отработавших свое исполнителей рано или поздно убирал…
На лбу Левкия выступил пот. Что если посланец, которого он безуспешно дожидался в корчме, перехвачен?
Нет, с чего бы русским быть столь прозорливыми. Они ни о чем не догадываются. Зачем им хватать обыкновенного царьградского купца? Это мания… За семь лет он, Левкий Полихроний, превратился в одержимого манией подозрительности.
Надо вести себя естественно — гневно и буйно. Буйство у русских в крови, оно не вызывает недоверия.
Комит встал спиной к двери и принялся дубасить в нее сапогом, орать первое, что приходило в голову.
Очередной удар попал в пустоту. Дверь распахнулась, на миг ослепив его ярким пламенем лампад. В клеть шагнул человек, хорошо известный Левкию. Такой не станет хватать людей и засовывать в темницу без веской причины. По спине комита прополз острый холодок.
Исаврянин вжался спиной в угол клети. В двери отрок поставил грубо сколоченную скамью, на которую опустился боярин. Кметь светил поверх его головы.
— Давно я хотел поговорить с тобой, комит Левкий Полихроний, — произнес воевода Янь Вышатич.
— Что же не пришел ко мне в гости, боярин? — с деланным раздражением спросил сотник. — Зачем подослал своих душегубов?
— В моей дружине нет душегубов, — возразил воевода. — А вот тебе, комит, человека без вины сгубить — что муху раздавить.
Губы Левкия дрогнули, словно в усмешке.
— Не помню, чтобы кого-то губил… Ах да, пять лет назад во время мятежа пустил кровь нескольким простолюдинам. Они возомнили, что если князь бежал, то можно грабить и митрополита. Но ведь они получили по вине?
— Я напомню тебе, — после короткого молчания сказал боярин. — Незадолго до того мятежа ты урядил двух холопов на убийство новгородского епископа. А потом и этих рабов нашли мертвыми. Немногим позднее ты убил на капище Лысой горы отрока, сына боярина князя Всеволода.
— Пустые слова, воевода, — глухо молвил Полихроний. — Я никого не подряжал и не убивал.
— Слова не пусты. У меня есть послух. Он слышал своими ушами и видел своими глазами. От него я и знаю о твоем душегубстве, комит.
— Знаешь? — Исаврянин хрипло рассмеялся. — Тогда почему не трубишь об этом перед князем, епископами и боярами? Почему не потребовал суда, на который привел бы своего послуха? Вместо этого подослал ко мне пьяных кметей, спрятал в подклети и пришел выпытывать у меня. Нет у тебя, боярин, никакого послуха. И чего ты хочешь от меня, не знаю.
— Я тоже не знаю, чего хочешь ты, Левкий Полихроний, — невозмутимо проговорил Янь Вышатич, — и для чего ты делаешь то, что делаешь. Знаю лишь, что иные ромеи не любят Русь и опасаются ее силы… Уверен, что и та грамота, за которую так ухватился князь Святослав, та, из-за которой он прогнал брата из Киева, изготовлена тобой.
— Может, и Всеслава полоцкого я посадил на киевский стол? — тонко, с извивом губ, усмехнулся Левкий. — Может, и половцев я навел на Русь? А может, солнце встает над твоей землей по мановению моей руки?
