Только теперь Несда всерьез задумался о собственном будущем.
16
Днем Захарья пропадал. Как вернулись из монастыря, потрапезовали, так и ушел до вечера, и дневным покоем, положенным всякому рано встающему человеку, пренебрег. Дядька Изот видел, как хозяин велел поймать петуха и забрал с собой в мешке. Несда не стал ломать над этим голову, сразу забыл. Мало, что ли, петухов да кур на заднем дворе.
Чем ближе подходил закат, тем тошнее становилось на душе, и задремать в изложне тоже не получилось. Идти на Лысую гору, ночью, ловить колдующего волхва — затея представлялась все более гадкой. Но отказываться надо было сразу, теперь поздно.
Несда сложил в котомку кресало и кремень, набил промасленной ветошью в кожаной свертке на случай, если понадобятся светильники. Сунул туда же короткий моток веревки — вдруг княжич велит вязать волхва? Сам небось вервием не запасется. Если только рыжий варяг догадается.
Котомку он спрятал во дворе. После этого пошел к мачехе, зевавшей за пяльцами, и стал к ней ласкаться. Просто так, ни за чем. Родную мать он едва помнил, но почему-то казалось, что Мавра на нее похожа. И даже если бы не была похожа, Несда все равно любил бы ее. Он совсем не понимал, отчего существует нелюбовь и вражда между людьми, созданиями единого Бога. А того непонятней злоба, вдруг вспыхивающая, подобно пожару, способная люто обезобразить даже красну девицу. Когда кто-то шумно злобился, ему становилось плохо — голова будто распухала, руки дрожали, он задыхался. Несда хотел бы любить всех — и отца Евагрия, и тысяцкого сына Коснячича, и буйного Гавшу, и холопа Гуньку. И необязательно, чтобы они знали, что он их любит. Просто ему казалось, что любовь — самая сильная молитва на свете. Такая же, как «Отче наш».
Захарья пришел к ужину, мрачный и неразговорчивый, без петуха. Похлебал кислых щей с кусками говядины, на остальное и смотреть не стал, сразу отправился спать. Несда, довольный хотя бы тем, что его не поймают за руку, натянул теплую, на бараньем меху свиту, выскользнул из дома. Подхватил котомку и удрал со двора. Даже дядька Изот не заметил.
У ворот Копырева конца, запыхавшись, он столкнулся нос к носу с рыжим Георгием. Варяг от макушки до сапог был закутан в серую вотолу, огненная голова скрывалась под клобуком.
— Долго тебя еще ждать? — прошипел Георгий. — Сейчас ворота закроют!
— А где князь? — оглядывался Несда, поспешая за отроком.
— Там уже, за воротами. Он бы все равно пошел, и без тебя.
— Он же дороги не знает.
— Поспрошал у тутошней стражи. Сказал им, что идем охотиться на волхва.
— Зачем? — опешил Несда.
— Чтобы не поверили. А то от вопросов и советов не отобьешься. А так — поржали и рассказали дорогу.
— А может, я вам тогда не нужен? — с надеждой спросил Несда.
— Боишься, что ли?
— Нет. Мне волхва жалко.
— Чего?! — Георгий остановился перед самыми воротами и подозрительно поглядел на него. — Ты язычник?
— Нет, что ты. Просто…
— А если просто, так иди молча, — рассердился Георгий.
Они прошли мимо двух стражников. Те не обратили на отроков внимания, так как были заняты — мерялись на спор длиной своих копий и величиной топоров. В поле в закатных лучах щипали траву три коня. На камне возле них сидел княжич, одетый также неприметно, в темный мятель и простую суконную шапку. Несда подметил, что Мономах с варягом подготовились к походу лучше, чем он со своей котомочкой. Под плащами у обоих угадывались короткие мечи, а к седлам двух коней были привязаны тороки, туго набитые.
Княжич внимательно оглядел Несду с головы до ног, в сомнении двинул губами, над которыми пробивался темный пух.
— Едем!
Несда оседлал оставленного ему скакуна и потрусил позади. Дорога шла прямая, накатанная, сбиться с нее и в темноте было бы трудно. Недалеко от города она перепрыгивала широким бревенчатым мостом через речку Глубочицу. Мономах с Георгием не торопили коней и ехали бок о бок — разговаривали. Обоих совсем не заботило, слышит их купецкий сын, плетущийся сзади, или нет.
— …жениться? Не-ет, мне еще рано. Я еще и девок как следует не разглядел. А на тутошних кияночек и смотреть пока что было некогда.
— Так никого и не приметил? А мне одна очень даже показалась. Имени, правда, не узнал. Какого-нибудь боярина дочка.
— Где же ты ее увидал?
— Вчера в Святой Софии на обедне. Коса — с мою руку толщиной. Брови черные, сама — кровь с молоком. И ямочка на подбородке. А вот тут две милые родинки.
Княжич показал, в каком месте у девицы родинки.
— Да что родинки! — воскликнул Георгий. — Брови сурьмой намалевала, а щеки нарумянила. У девок главное — телесность. Чтобы мягко на них лежалось. Я себе жену буду выбирать на ощупь.
Он расхохотался.
— Хорошо тебе, варяг. Отец небось не станет неволить. Девок из боярских домов и из прочей нарочитой чади даже в Переяславле пруд пруди. Про Киев и не говорю. Выбирай, какая по сердцу. А вот где столько принцесс взять, чтоб по душе выбрать? Да и не дадут мне выбирать.
— Не горюй, князь, эка беда. Одноженство только в церковном уставе прописано, а на деле-то? Младших жен у кого только нет, втайне или въяве. Хоть у бояр, хоть у простой чади.
— У моего отца нет! — жестко ответил княжич. — И не говори мне больше об этом, Георгий. Не то рассоримся.
— Ладно, прости, князь… Вообще-то… у моего батьки тоже нет другой жены.
— Как думаешь, Георгий, — после недолгого молчания продолжил Мономах, — хороши ли собой английские девицы? Они ведь тоже варяжской крови?
— Ну… как тебе сказать. Англы не настоящие варяги. Даже совсем не варяги. Настоящие — так те норманны, которых привел с собой на Британский остров конунг Вильгельм, прозванный за то Завоевателем. Это было два года назад.
— Я знаю. Его также называют Вильгельмом Бастардом, — мрачно сказал княжич. — И еще я знаю, как воюют варяги. Они беспощадно льют чужую кровь. Они и русской крови пролили немало.
— Варяжские ярлы и их дружины с честью служили русским князьям! — запальчиво воскликнул Георгий. — Не забывай, что и я варяг, хотя только наполовину!
— На счет варяжской чести я бы с тобой поспорил. Князь Ярослав, мой дед, сильно намучился с этими ярлами. Но я не хочу спорить… Эй, купец!
Мономах обернулся к Несде.
— Езжай-ка ты впереди и показывай путь. Мнится мне, что этот холм и есть Лысая гора?
— Она самая, — кивнул Несда. — А тропы наверх я не знаю. Можно поискать или забираться так, без дороги.
— Я же говорил, толку от него не будет, — недовольно пробурчал Георгий.
Мономах, ничего не сказав, повернул коня к горе, выраставшей в паре сотен шагов от дороги. Красное закатное солнце давно скрылось не только за холмом, но и за краем земли. Свет еще не стал тьмой, однако вокруг густела сизая хмарь, змеиными лентами струился понизу туман. Вверху, в небе очертания горы были четкими и гладкими — торчала лысая макушка. Граница леса, обрамлявшего ее, проходила где-то ниже и была не видна.
