— Забудешь тебя, ага, — проворчал князь. Он был навеселе, стоял некрепко и говорил громко. — Как нужда приспеет, так Душила не дождешься — он, видишь ли, в порубе сидит-посиживает. Ну что, не насиделся еще? И чего это ты весь перемотанный?
— Так раненый же я. Чуть не помер, если б не поп Тарасий.
— Вот буйная голова! — князь всплеснул руками, но тут же снова ухватился за ободверину. — Он и в порубе найдет, как сослужить мне дурацкую службу. Ты пошто меня все время в печаль повергаешь, Душило?
— Прости, князь, не со зла, — повинился храбр.
В яму опустилась лестница.
— Ну вылазь, что ли, — дозволил Изяслав. — И попа прихвати. Чего ему тут куковать.
Выбравшись на волю, от яркого света Душило вдруг ослабел. Сел в траву, взялся за поврежденное плечо. Тарасий к нему — снял повязку, стал наново втирать мазь.
— А я-то хотел тебя на рать отправить, — разочарованно молвил князь. — Мстислава посылаю воевать Полоцк. Возьмет — будет там княжить. Всеславу изгоем быть на Руси.
— Постой-ка, князь. Тебе Мстислав ничего про меня не рассказывал? — догадался Душило.
— Ничего не хочу слышать, — быстро сказал Изяслав и закрыл ладонями уши. — Твой разбойный норов у меня уже вот где.
Он постучал себе по загривку и сел на землю рядом с храбром.
— А Мстислав Изяславич, — Душило попытался подойти с другого конца, — согласен?
— Княжить в Полоцке? А то как же!
— Да нет — меня в свою дружину взять. Мы тут с ним немножко поссорились.
— У тебя, Душило, голова в яме сыростью пропиталась? — осерчал Изяслав. — Как он может быть не согласен с отцовой волей?
Князь немного подумал.
— А если и своевольничает когда, так я за это не в ответе. Понятно?
— Ага, — кивнул Душило.
— Понятно, — подтвердил поп Тарасий. Он закончил перевязывать рану и отошел в сторону.
— Ну так, — князь потрогал пальцем плечо храбра, — когда исцелеешь?
— Да хоть…
— Через две седмицы, не раньше, — встрял Тарасий.
— Ну вот всегда так, — пожаловался князь. — Ну что за люди!
Душило укоризненно поглядел на попа.
— Да я, князь…
— Ничего не хочу слышать, — грустил Изяслав Ярославич. — Тебе нет оправдания. Мой сын пойдет на Полоцк без тебя. Если с ним что случится… если в битве его некому будет закрыть… если рядом не окажется верного человека… Словом, ты меня понял, Душило.
— Я тебя понял, князь.
Изяслав Ярославич подставил лицо солнцу и зажмурился.
— Смерды уж землю пашут, — блаженно выдохнул он. — Ярилки скоро. Ты, Душило, любишь ярилки?
— Чего их любить, — буркнул храбр. — У меня жена есть. Это молодь пущай с девками по житу катается.
— А я так и теперь люблю подглядеть, как бабы нагишом огород сеют, — признался Изяслав.
— Эх, князь… Седина в бороду… — молвил поп Тарасий.
— Не на исповеди, отче, — укоротил его Изяслав. Но мечтательность у князя пропала. Он прислушался к удалым воплям, что долетали из хором. — Казну-то мою чернь растащила, — вдруг сказал он. — Болеславу платить нечем. Он еще не знает про это. Что мне делать, Душило?
— А с боярами покумекай, князь. Я тебе не советчик.
— Кумекал. Не помогло.
Душило сосредоточился. Свел на переносице брови. Подергал себя за чуб.
— Ну тогда… тогда… А пошли их, князь… — Тут он произнес нечистое слово, обладавшее грубой силой земляных стихий. Такие слова дозволялось употреблять только старшей дружине и лишь в особых случаях. Если его произносил кто из младших кметей, старшие мужи могли искупать смельчака в выгребной яме либо посадить голым задом на лед, дабы остудил ятра. Если оно вылетало из глотки простолюдина, тот мог лишиться какой-либо части тела.
Изяслав Ярославич, расхохотавшись, упал в траву.
— Я… я… наверно… так и сделаю, Душило. — Он побагровел от смеха и велел двум кметям, стоявшим поодаль, поднять его. Уходя, показал храбру кулак: — Две седмицы. Более не дам.
Проводив князя взглядом, Душило спросил Тарасия:
— Ты что меня на одр укладываешь, отче? Еще бы сказал, что я помираю.
— А ты думаешь, князь Мстислав будет рад увидеть тебя? Когда ты сидел в порубе, он не заботился о твоем здравии.
— Ну да, распахнет объятия и облобызает, — хмыкнул Душило. — Да мне-то что с того? Слыхал, что князь сказал? Он меня к Мстиславу вроде дядьки определил. Так что я теперь за Мстиславово здоровье отвечаю… а не он за мое.
— Поостыть немного ему все же не мешает.
Душило поднялся и вдохнул полной грудью теплый ветер, пахнущий молодой зеленью.
— А что, Тарасий, не погулять ли нам? Не одним же ляхам веселье. Две седмицы у меня есть.
— Погуляй, Душило. А мне перед отъездом надо с печерскими иноками о духовных делах побеседовать.
— Ты куда-то собираешься, Тарасий? Что ж мне ни словом не обмолвился?
— Так ведь мы будто в Полоцк идем.
— Мы?.. А-а, ну да. Погоди, тебе туда зачем?
— Ну, Душило, — улыбнулся поп Тарасий, — сам подумай — если не мы, то кто? Людей на Руси беречь надо. Мстислав же их, как гнилую солому, в огонь бросает.
Душило просветлел лицом и крепко обнял друга.
— Хорошо ты сказал, Тарасий. Если не мы, то кто?
У старого священника хрустнули кости, но он стерпел.
20
Задубевшие, коричневые руки кузнеца неторопливо отсчитали полторы гривны кун в кошель Захарьи. Обоих холопов на черниговском торгу купили быстро и охотно. Не успел кузнец увести затосковавшего Гуньку, подошел толстый муж с гривной на шее, в серебряном поясе и с мечом на боку, со свитой из трех рабов. Хозяйским оком оглядел Несду, пощупал плечи.
— За сколь мальца торгуешь?
Захарья, увязывая кошель, не заметил объявившегося покупателя. Оборотясь, он сердито качнул головой:
— Отрок не продается.
— Хорошую цену дам, не продешевишь.
— Говорю же, не продается.
Захарья, оценив наряд мужа, старался говорить вежливо. Кто его знает, что за птица. Из боярских дружинников, не меньше.
— Ты, мил человек, не горячись, — молвил муж, явно настроившись на долгие уговоры. — Мне твой малец глянулся. Чистый, не сопливый. Не хворый. Силенка есть. А ну покажь зубы! — сказал он Несде.
Тот, затая дыхание, смотрел на отца.
— Это мой сын! — огрызнулся Захарья, не сдержался.
— Две гривны.
