Растерянно умолкнув, князь повесил на лице заискивающую улыбку.
– Князь Владимир хотя и не молод, но тоже горяч… – проговорил Судислав Гордятич.
– Да и мой князь, Олег Святославич, не холоден.
– …и веру имеет горячую, – продолжал Судислав, – и любовь нелицемерную ко всякому духовному званию – к епископам, и игуменам, и монахам. Гневен он на тебя, князь, за то, что попрал ты эту любовь и растоптал доверие к тебе.
– Князь Владимир более не хочет переговоров, – развел руками Воротислав Микулич, явно жалея о своих посольских трудах.
– Он будет воевать с тобой, князь Святополк. Воеводам велено ополчать дружины, – заключил Судислав.
– Мономах обещал митрополиту не воевать! – напомнили киевские мужи.
Посыпались упреки и насмешки:
– Видно, только к своей братии у него любовь лицемерная.
– А если кого из смердов убьют – и за них тоже ваш князь рать подымет?
– То-то он в Любече к смердам любовь источал, от половцев их оборонить хотел.
– Зазнался он от своей любви, воитель за Русь.
– Ништо, князь, повоюем!
Поднялась княгиня Гертруда, вздетой рукой потребовала тишины.
– Навоеваться ваши князья всегда успеют, – бесстрастно произнесла она. – Но я бы хотела, чтобы вы, мужи бояре, напомнили Владимиру о его брате Ростиславе и о печерском монахе Григории. Пусть вспомнит, как и по чьей воле погиб тот монах, и удержит свой неправедный гнев. Но не только с этим вы вернетесь из Киева, – продолжала она. – Виновные в смерти чернецов будут наказаны. А мой сын, великий князь киевский Святополк Изяславич, примет те условия мира, которые прежде отвергал…
Придавленный к креслу ее повелительной речью, князь жалко сгорбился, так что борода легла на ноги, и кивал, соглашаясь со всем…
24
– Тысяцкого, на которого возвели вину за смертоубийство чернецов, Святополк изгонит из Киева, имение его возьмет в свою казну, – говорил боярин Судислав, отчитываясь о посольстве. – О прочем скажет Воротислав.
– Святополк Изяславич просит мира, – мягко приступил боярин Воротислав. – Он обещается выполнить все условия, которые ты выставил ему, князь. Прежде, как ты знаешь, он соглашался лишь на возвращение печерского игумена из ссылки и готов был отправить в поход на волынского князя только часть дружины с воеводой Путятой. – Наторевший в посольском деле боярин был обстоятелен до зевоты у всех прочих и не торопился переходить к сути. – О том, чтобы притеснять киевских ростовщиков-жидов и отнять у них торговлю должниками на иноземных торгах, он и слышать от меня не хотел. Я пытался склонить его к тому, чтобы запретить хазарам продавать хотя бы христиан, но и тут Святополк всячески уводил разговор в сторону…
– Но теперь он передумал, – Владимир Всеволодич поторопил боярина.
– Вернее сказать, его заставила передумать старая княгиня.
– Видел бы ты, князь, с какой свирепостью она посмотрела на него, когда Святополк попытался пролепетать нечто поперек ей, – усмехнулся Судислав. – И с каким величьем она отстаивала его перед нами.
– Не было бы счастья, да несчастье помогло, – молвил Воротислав Микулич. – Злодейство, совершенное над чернецами, послужило ко благу. Не могу решать за тебя, князь, но послушай мой совет: воспользуйся согласием Святополка. Чернецы к славе своей мучение приняли, а ты для своей славы дай мир киевскому князю.
– Сладко поешь, Воротислав, – хмурился в темном углу и грыз палец Олег. – Гусли бы тебе в руки и песельником на пиры. Вещего Бояна не затмишь, да на старости сыт будешь.
– Я и теперь не голоден, благодарение Богу и князю Владимиру, – удивился боярин попреку.
– То-то и оно, что Володьша тебя с дороги, считай, подобрал, куда Святополк вышвырнул. А ты как битый пес Святополку руку лижешь.
– Я битый, и ты, князь, битый, – спокойно заметил Воротислав Микулич. – Кому как не нам с тобой знать цену прощения.
Олег, зашипев, как опущенный в воду светильник, совсем задвинулся в темноту.
– Тетка моя достойна удивления, – будто не заметив этой перепалки, задумчиво проговорил Владимир. – В ее летах не только не выжила из ума, но сыплет поистине умным бисером. Счастье Святополка, что у него такая мать. Ведь я и вправду не вспомнил о том, как Ростислав со зла утопил в Днепре чернеца. Брата, если б он жив остался, я бы лишь выбранил, да и только. И Святополк брат мне. А все не смирюсь с тем, что он старший. Ведь старший не значит лучший…
В горницу, где собрался совет, вернулся Орогост Перенежич, огнищный управитель княжьего Красного двора на Выдубичах.
– Что там, Орогост? – спросил Мономах о шуме на дворе, ради которого отлучался боярин.
– Обоз из Новгорода с княгиней Гидой… с монахиней Анастасией, – поправился огнищанин.
– Гида?! – поразился Владимир. – Зачем она здесь?
– Княгиня направляется в паломничество на Святую землю. Только… – Орогост замешкал. – Занемогла в пути, князь. От Орши на носилках везли.
– От Орши до Новгорода ближе, чем до Киева. Почему назад не повернули?
– Боярин Городислав сообщил, что сама княгиня не велела. Обозный лекарь не дает надежд. Помирает она, князь. Хотела до Киева доехать…
Владимир Всеволодич встал со скамьи. Медленно обвел взглядом одного за другим княжих мужей, ожидавших от него слова.
– Как не вовремя…
…В истобке, где устроили Гиду, натоплено было до духоты – печной холоп перестарался, исполняя наказ ключника. Княгиня, дрожавшая от холода всем исхудавшим телом, когда ее привезли, теперь лежала в испарине. По вискам ползли крупные капли пота и исчезали на черном монашьем убрусе. Лицо казалось вылепленным из снега и превращенным в иссиня-прозрачный лед.
– Попроси, Володьша, чтобы сбавили жар, – промолвила Гида, открыв глаза. – Мне столько не нужно. Отвыкла я нежиться в тепле.
Она попыталась улыбнуться. Мономах кликнул сенного холопа, коротко отдал распоряжение. Затем сел на скамью возле ложа. Рука Гиды, лежавшая поверх мехового одеяла, настолько истончилась от хвори, что стала похожа на детскую. Князю вдруг захотелось прижать эту ладонь к щеке и вспомнить то радостное, легкое время, когда она одного за другим рожала ему сыновей и дочерей.
Он почти уже протянул руку, чтобы исполнить свое желание. Но сдержался.
– Три года упрашивала Мстислава отпустить меня в паломничество. Я ведь дала обет после его исцеления, что поеду в Иерусалим поклониться святыням. Не отпускал. Боялся за меня.
– Верно делал. Неспокойно в Святой земле. Год назад богомольцы возвращались ни с чем, сарацины не пускали христиан в Иерусалим. А сейчас, будь ты здорова, и я бы не пустил. Латынское войско осаждает Антиохию. Если возьмут, то после двинутся на Святой град. Папские рыцари увенчивают свои победы резней. Неудачное время ты выбрала, Гида.
