– Ну будет, будет, – стыдясь и долгого своего отсутствия, и внезапного возвращения, уговаривал ее Добрыня. Смущенно прижал к себе жену, затем отпихнул. – Вернулся я, не реви.
Угоняй как сидел в сугробе, так и встать позабыл.
Дрожа всем телом и всхлипывая от счастья, Настасья крепко взяла мужа за руку и повела в дом. Созывая на ходу челядь, отдавала распоряжения – резать поросят, доставать меды, крыть стол, метать пироги, топить баню. В горнице снова прижалась носом к шкуре на груди Добрыни, сладостно вдохнула запах.
– Не уйдешь боле? – заглянула ему в очи.
– Некуда, – заверил Медведь. – Только к князю в службу.
Настасья нехотя оттолкнулась и убежала. Вернулась скоро – с кульком в руках, передала ему. В свивальнике сопел крошечный нос.
– Дочерь, – сказала жена с гордостью. – Непраздная я была, когда с тобой прощалась.
Добрыня засмотрелся на розовое личико детеныша. Настасья, сияя очами, решительно молвила:
– Погляди-ка, муж, от зверя небось не родятся такие красивые дочки. И чего ты о себе выдумал, не знаю.
В ноги отцу ткнулся двухлеток Яньша, приведенный девкой.
– Крестить-то как будем? – Настасья забрала младенца и передала холопке. – Без тебя и имя ей не давала. Все ждала.
– Марьей окрестим. – Добрыня повертел головой, оглядывая сундуки, стоявшие в двух углах друг на дружке. Такие же приметил в сенях. – Откуда лари?
– От боярина свезли, от Яня Вышатича, – поспешно объяснила жена. – Отроки, что привозили, сказывали – боярин свое добро нам насовсем отдает. Пользуйтесь, мол. А я в них и не заглядывала. Ждала, что вернешься, так сам управишь – оставить аль вернуть.
Усадив мужа за стол, она подвинула к нему полный горшок мясной похлебки и блюдо с горой пирогов. Сама, отринув холопа, порезала в латке вчерашнюю зайчатину. Сев рядышком, смотрела, как насыщается ее ненаглядный. Попутно продолжала:
– А вернуть бы добро боярину – ему б нынче сгодилось. Князь-то наш по весне прогнал его из Киева да имение с хоромами себе забрал. Дознался, как боярин ездил ко князю Володимиру с митрополитом, когда мирились, да оттого взъелся на старика. А всего имения у того было – одно слово. Князю пустой двор да голые стены отошли. И холопов боярин загодя на волю пустил – будто чуял.
– Куда ж подался Янь Вышатич? – насупился Добрыня.
– А в монастыре прижился, у печерских чернецов. Ходила туда к нему, кланялась – просила забрать от нас свое, чтоб самому обустроиться как ни то. Да не согласился. Говорит, жизнь буду доживать без имения и слава Богу. А болезный стал, сморщился, будто гриб сушеный, – жалела старца Настасья.
– Вернусь из Переяславля, – Добрыня раскроил зубами расстегай, – заеду к нему.
Жена плеснула руками.
– Куда сызнова?! – в отчаяньи едва не расплакалась. – Вернуться не успел, как опять…
– По княжьей службе, – оправдался Добрыня.
– На ночь-то хоть останешься? – Настасья с тоскою прильнула к мужу.
– Торопиться надо, – вздохнул он.
…На улицах Переяславля толкотня, шум, смех, горлодерство. Скачут, пляшут в личинах, в вывернутых звериных шкурах. Толпами ломятся в чужие дворы славить Коляду и выманивать угощенья. На торгах праздничные костры – жгут полено старого года, загадывают желанья в прыжках через огонь. В церквах славят родившегося Христа, поют о мире, воцарившемся на земле, и благоволении Божьем в человеках. Сытные запахи льются по улицам, никто нынче не голоден, никто не в горести, все в веселье.
Праздничное толпленье закружило Добрыню, ряженые, хохоча, пытались стащить его с коня, скоморохи плясаньем закрывали путь. Двор княжьего дружинника Олексы Поповича показывали то в одном конце города, то в другом. Осерчав, Добрыня содрал с одного ряженого личину, взял его за загривок и поехал. Ноги ряженого, едва касаясь земли, привели его наконец к нужному двору.
– Здорово, крестовый брат, – впопыхах обрадовался Олекса, но в дом не пригласил. – В дорогу собираюсь, видишь. – И принялся сбивчиво, с досадой объяснять: – Был у воеводы Ратибора. Без княжьего слова, говорит, не могу. Как князь решит, так и будет. А не то втравим его куда не след или еще черт знает что не то сделаем. Коротко, – заключил попович, затягивая торок, – князь в Ростове, а я к нему.
– Видел я князя, – сказал Добрыня. – Служба наметилась.
– Да ну? – насмешливо отмахнулся Олекса. – Служба службе рознь. Я такое придумал… Аж воевода чело стал тереть. А потом послал… к князю.
– Надо ум приложить, – настаивал Медведь. – Тебе впору будет.
– Князь сказал? – заинтересовался попович.
Холоп развернул перед ним начищенную кольчатую бронь – Олекса придирчиво рассматривал снаряжение.
– Князь сказал: не может придумать, как понудить Святополка заратиться против волынского Давыда.
– Так и рек? – Олекса резко развернулся и с ухмылкой уставился на Медведя. – Да я ж… Я же все придумал! И воеводе рассказал! А он не захотел дать мне отроков!
– Зачем тебе отроки? – пробурчал храбр. – Я вместо них.
Попович, разлапившись, обнял его и на радостях пытался оторвать от земли.
– Грыжу наживешь, – отпихнул его Добрыня.
Упав в снег, Олекса захохотал. После втащил Медведя в дом, велел челядину подать квасу и браги, сам развернул перед гостем во всю ширь замысел. Чего в затее было больше – ратной хитрости или молодецкой дури, Добрыня сразу не мог решить.
– Киевский князь с малой дружиной пошел к Берестью. Главный полк выйдет позже и встанет в Турове.
– Откуда знаешь? – осторожничал храбр.
Попович пропустил вопрос мимо ушей – кто ж не знает о ратных сборах Святополка Изяславича. Он сам о том трубил громче громкого.
– В Берестье же придут воеводы от ляхов. А может, и сам польский князь объявится. Святополк хочет составить с ним союз против Ростиславичей. Тут мы и подсластим жизнь Давыду.
– Ему и так не горько. – Жилы на висках храбра вздулись и сам он напрягся, вникая в непонятную пока затею.
– А должен думать, что горько. К нему прибежит человек и скажет, будто Святополк вовсе не против Ростиславичей призывает ляхов, а против него, Давыда.
– Какой человек?
– Такой, которому Давыд поверит как самому себе.
– Ну и кто это?
– Беглый боярин Туряк.
– Знаю такого, – кивнул Добрыня. – Лешего обхитрит, не задумавшись.
– Ну а мне перехитрить хитреца – любо-дорого, – усмехнулся попович. – Надо только выкрасть его из дружины Святополка. А потом дать ему бежать к Давыду.
– Не так быстро, – морща лоб, попросил Медведь.
– Он услышит разговор, будто киевский князь велел убить его. Ростиславичи-де заплатили за это, а в Киеве Туряк все равно как бельмо у градских. Еще услышит, что поход на Ростиславичей – прикрытие, а истинная цель – захватить врасплох Давыда. Давыд поверит, поднимет дружину и пойдет на Святополка. Дело сделано.
