Туровский князь задевал головой притолоки и растил долгую бороду, ниже груди, однако умом был прост, как и его отец. Советов же от других не любил и принимал лишь по нужде, когда сам не мог решить дела. Увидев князя в своем доме, Путята Вышатич быстро догадался, что приспела самая крайняя нужда.
Пока холопы ставили блюда и наполняли серебряные чарки некрепким медом, Святополк нетерпеливо двигал очами. Воевода отослал челядь и сам плотно притворил дверь.
– На тебе лица нет, князь.
– У меня не только лица, – Святополк наскоро хлебал мед, капая на рубаху с меховой опушкой, – сил моих больше нет! Со всех сторон одолевают, подзуживают… Спрячь меня от ляхов, Путята!
– Да ведь ты сам, князь…
– Знаю, что сам, – отмахнулся чаркой Святополк. – Сам в гости зазвал, сам их речи слушал, сам порубежные червенские города обещал отдать в обмен на помощь. Так это когда было! Когда думал уговориться со Всеволодом по-хорошему. Теперь же он помирать собрался, и вместо него сядет его сынок Мономах. А Володьше ляхами грозить – что псу кость показывать. За ляхов он меня вообще со свету сживет.
– У тебя есть дружина, – напомнил воевода. – И ляхи помогут.
– Не буду с Мономахом воевать! – покривился князь. – Еще не забыл, как он моего брата Ярополка погубил через подосланного убийцу.
– То не он, а волынские Ростиславичи, – осторожно заметил боярин.
– А Ростиславичей кто подговорил? – зычно вопросил Святополк, наливая еще меду. – Уж верно, что он. Матерь мою пленил, в Киев забрал. А она-то… – В горле у князя булькнуло. – Умом на старости тронулась. Грамоты рассылает.
Святополк расстегнул обручье, вынул из рукава свернутый в трубку пергамен.
– Прочти.
Путята Вышатич развернул грамоту, узрел знакомое начертание.
– Княгиня Гертруда пишет, что киевский Всеволод совсем плох… того и гляди отойдет.
– Далее читай. Пишет, чтоб я был наготове и по первому зову выступил на Киев с войском. По первому зову, – фыркнул Святополк. – Такую ж грамоту видел у ляшского воеводы Володыя. Немудрено, если и венгерский Ласло с польским Владиславом по пергамену от матушки получили.
– Немудрено, – отозвался Путята. – Племянники все ж княгинины, родня.
– Она бы еще немецкому Генриху отписала – так, мол, и так! – Святополк ударил чаркой об стол. Посудина помялась и была отброшена.
– Генрих женат на сестре Мономаха, – сдержанно заметил боярин.
Князь страдальчески сморщился.
– Хоть ты не поминай об этом… Ведаешь ли, воевода, что створит со мной Мономах, коли дознается об этих грамотках? В поруб засунет и забудет. Как дед Ярослав своего брата Судислава – за одно лишь подозрение в сговоре с данами.
– Князь, – проникновенно сказал Путята, – а если… что если Мономах сам окажется в порубе?
Взор Святополка сделался неосмысленным.
– А кто его туда посадит?
Путята ответил не вдруг.
– Слышал ли ты, княже, чтоб чернь достала князя из поруба?
– Было такое, – все еще не понимал Святополк. – При моем отце в Киеве из ямы вынули полоцкого Всеслава и возвели на княжий стол.
– А чтоб дружина с чернью князя в поруб заточила – слыхал о таком?
Святополк, казалось, каждым волосом в бороде внимал воеводе.
– Все когда-то случается впервые, – закруглился Путята, омочил горло пивом и достал спрятанное под поясом письмо княгини Гертруды.
Святополк Изяславич испустил гневный стон.
3
Одна из светелок в княжьих хоромах новгородского Ярославова Дворища превращена в келью. К двери прибито распятие, на одной стене образа, возле другой узкая лавка, крытая войлоком, – ложе. В углу ларь с книгами.
Монахиня молилась, преклонив колени, перед чуть теплящейся лампадой. Ей было тридцать пять, но она считала жизнь прожитой. Если Господь до сих пор держит ее на земле, значит, душа не готова к другой жизни, со святыми, и надо об этом позаботиться. Еще надо употребить дарованное время на то, чтобы сладилась и обустроилась жизнь детей. Но сейчас только один из них живет рядом. Других она оставила с отцом, чтобы посвятить себя старшему, любимому сыну. Все прочие звали его Мстиславом, для нее он был только Харальд – в честь деда, короля англов, погибшего в битве при Гастингсе.
Его другой дед, киевский князь Всеволод, поступил неразумно и жестоко, отправив двенадцатилетнего отрока княжить в Новгород. Этот город слишком своеволен, буен и кичлив, чтобы его сумел подчинить себе мальчик. Да, на Руси, как и в иных странах, двенадцать лет – возраст, когда мальчик становится воином. Но для матери он еще ребенок. И отдать его на растерзание новгородским нравным боярам княгиня не могла. Напрасно муж напоминал, что Мстислав в Новгороде не один – за ним присматривают свои бояре, с кормильцем Ставром Гордятичем во главе. Через год после отъезда сына княгиня объявила мужу, что оставляет его и вообще уходит из мира. Что он волен взять себе другую жену. Она видела, как дрогнула у него при этих словах щека. Но больше Владимир Всеволодич ничем не выразил своих чувств. Проплакав ночь, наутро княгиня взошла в лодью. Вот уже четыре года она живет здесь и неслышно, втайне от всех, мечтает, что когда-нибудь, если Бог будет милостив, Харальд займет трон своих предков в Англии.
Ее отвлекло от молитвы шебуршанье за дверью. Княжий тиун сообщил о приезжем госте. Монахиня со вздохом покинула келью. Харальд с невестой, боярами и двумя свейскими ярлами нынче отправились на прогулку окрест города, принять гостя некому.
Ей и в мысли не могло прийти, что это будет тот, кого она меньше всего хотела видеть.
– Ратибор!
Она прошла в палату и не велела холопу закрывать дверь.
– Гида. – Киевский воевода жадно оглядывал княгиню с головы до ног, отчего ей стало неприятно. Ратибор был поражен ее нынешним обликом – черной рясой и черным глухим убрусом до бровей.
– Это имя мне больше не принадлежит. Зови меня сестрой Анастасией. Мы ведь и вправду дальние брат и сестра, если ты не забыл.
Давным-давно Ратибор, сын короля Дании Свейна Ульвсона, провожал принцессу Гиду в страну городов Гардарику, как называли Русь его предки, чтобы там она стала женой русского конунга, одного из многих. Ратибор, сам русич по матери, но при том бастард, не имел никакой надежды наследовать отцу. Страной, которая могла дать ему славу воина и богатство, он выбрал Русь. Другой причиной, заставившей его остаться на Руси, была Гида, светловолосая фея туманной Англии.
– Что он с тобой сделал! – тихо проговорил Ратибор, садясь на скамью. Снял шапку с буйной нечесаной головы и меч с пояса.
Два холопа внесли в палату корчагу с вином и братину с квасом. Другие следом расставили на столе блюда с мятными лепешками, кусками холодного печеного мяса, сдобными заедками и греческими фруктами.
