Даже морщины на лице Яня Вышатича выражали неколебимую твердость. Добрыне чудно было уже то, что такая ветхость еще ходит на ногах. Но старик не только не рассыпался – он сидел в седле, таскал на себе доспехи и меч на поясе. Ратный век бывшего тысяцкого должен был кончиться давным-давно. Ведь стариком Янь Вышатич был уже в том походе на Белоозеро, когда воевал со смердами, поднятыми в топоры волхвами, четверть столетия назад. Каким богам он молится, что те даруют ему столь долгий срок для подвигов? – гадал Медведь.
– Дай мне твоих отроков, отец, я и один справлюсь.
– Видел я, как ты бревном справляешься, – голос старца дрогнул в усмешке. – И вежливости тебе стоит научиться. Я спас тебе жизнь, а ты назвал меня ветошью, ни к чему не годной. Еще лет десять назад я за такие же слова сломал турьим рогом нос одному наглецу.
– Прости, отец, – смущенно пробормотал Медведь, садясь на кобылу. – А теперь рогом не дерешься? – спросил на всякий случай.
– Теперь я перед Богом смирился, – негромко произнес Янь Вышатич.
Остатки половцев уносили ноги тем же путем, каким пришли, – по воде. В них целили из луков и отправляли на дно. Когда последний пустил кровавые пузыри, стрелки нагнали дружину боярина, направлявшуюся к Подолу.
10
Не сумев проникнуть в город хитростью, куманы еще злобились под стенами Киева, сразу в нескольких местах. Орда пришла не слишком великая, как и в первый раз, но теперь степняков будто бешеные псы покусали. Стены они взять не могли и все же лезли – нахлынув, пускали стрелы и откатывались назад. С каждой волной перед рвом подрастал вал из человечьих тел, а на город летели огненные брызги. Горящие стрелы втыкались в бревна стен и боевого хода, перелетали через навес и впивались в кровли домов.
Срубная городня по обе стороны каменных Лядских ворот утопала в дыму, кашле и отборной брани. Снизу через воротные башни передавали наверх воду. В передышках между наскоками степняков и огненными хлывнями обливали наружные стены и бойницы, сбивали пламя. Рук не хватало.
Отрок из градских, прибежав от бочки, не глядя протянул полные ведра и вдруг обомлел. Перед ним стояла девка, а на голове у нее был шлем. От того, что девка, да несказанной красоты, да с ярым блеском в очах, отрок потерял дар речи и только мычал. Уронив ведра, он попытался преградить ей путь к башне. Она дернула плечом и гордо вздела подбородок:
– Не мычи, телок, а дай пройти дочери воеводы!
– Да нельзя! – прорвало его. – Куда?.. – растерянно проблеял он вслед ей.
Забава Путятишна, отодвинув оробевшего отрока ладошкой, вошла в башенный ход. Всем, кто пытался ее развернуть, сопроводив необиходными словами, она отвечала одинаково:
– Дорогу дочери воеводы!
Кмети на лестнице, забыв про воду, изумленно пялились, когда девица проходила в вершке от них, бормотали:
– Не ходи туда, боярышня… Опасно там… Одежку замараешь …
Поднявшись на широкий боевой ход, укутанный дымом, Забава прикрыла лицо рукой. Занятые поливом стены ратники не обратили на нее внимания. Прошествовав далее, она увидела у ног горящую стрелу. Девица оглянулась, но никто не спешил ей на помощь. Тогда, подняв подолы, не жалея камчатой рубахи и сафьянных сапожек, она храбро бросилась на огонь. Затоптав пламя, Забава отдышалась. От дыма слезились глаза и першило в горле. Но дочь воеводы не могла позволить себе глупо раскашляться посреди лютого сражения, когда вся воля должна быть в кулаке, а кулак должен бить врага в зубы.
Ратники, зашумев, побросали ведра, схватились за луки и выстроились у бойничных проемов.
– И чего им надо, собакам? – зло спросил кто-то из отроков.
– А весело им Киев жечь, – ответил кметь постарше.
Забава Путятишна, заробев, встала на цыпочки, желая увидеть волчье веселье куманов. И ощутив скорее, чем узрев, приближение врага, она вдруг побежала в страхе вдоль хода. Споткнулась о мягкое, упала на карачки. Слезы выскочили из очей уже не от дыма, а от обиды на беспомощность. Но вмиг высохли, когда она увидела ноги разлегшегося посреди хода дружинника. Дочь воеводы хотела выбранить его и внезапно онемела. Из глаза ратника торчала стрела. Вошла так глубоко, что наконечник, верно, торчал с обратной стороны головы.
Забава зажала обеими руками рот и спешно отвернулась. Взгляд упал на лук, выроненный убитым кметем. Осторожно взяв его, девица поднялась. Медленно, как во сне, подошла к бойнице и встала между отроками. Те, быстро натягивая тетивы и почти не целясь, пускали стрелы одну за другой в гикающую конницу куманов. Забава, перебарывая кашель, вытащила стрелу из большой тулы на полу. Лук был тяжелый и такой тугой, что оттянуть тетиву она смогла едва-едва. Стрела вырвалась из пальцев и бесславно упала за стеной.
Один из отроков, безбородый юнец, недоуменно повернул голову. При виде Забавы недоумение перешло в оторопь.
– Ну чего глядишь? – с досадой молвила она. – Я дочь воеводы, и из лука стрелять умею!
Тут и второй отвлекся от боя, в изумлении открыл рот.
– Пасть закрой, Ольма, стрела влетит, – посоветовал ему первый отрок.
– Тебя-то как зовут? – спросила Забава.
– Даньслав. А ты как здесь…
– Стреляй-ка лучше, Даньслав, – напустила на себя строгий вид воеводская дочка. – Не то девушки любить не станут.
Даньслав хотел было последовать ее словам, но голову снова повело в сторону девицы.
– А воевода зна…
Забава шикнула на него. Отрок стал смотреть, как она кладет на лук вторую стрелу. Дочь воеводы сказала полуправду. Из лука она и в самом деле пробовала стрелять – из того, на котором учились младшие братья. Настоящий боевой ей никто в руки, конечно, не давал.
Поглядев на ее бесплодные старанья, Даньслав тихо завел правую руку, зажал двумя пальцами стрелу возле щеки Забавы, левой, одетой в рукавицу, взялся за чело лука, накрыв ее пальцы. Девица смолчала. Ольма косо посматривал на них и ухмылялся.
Половцы, послав на город огонь и принеся в жертву своим богам еще несколько десятков соплеменников, оставшихся лежать за рвом, поворачивали обратно.
– Целься, – сказал Даньслав, оттягивая тетиву.
Забава, прищурясь одним глазом, повела луком туда-сюда. Отрок спустил стрелу. Тетива, дзинькнув и сильно хлестнув его по рукавице, заставила девицу вздрогнуть. Обмякнув, она привалилась спиной к ратнику.
– Попа-али, – удивленно протянул Ольма.
Дочь воеводы, забыв о чести и приличии, взвизгнула от радости. Даньслав спешно убрал руки. На ликующую девицу смотрели теперь со всех сторон.
– Гасите огонь! – опомнившись, крикнула она и наконец закашлялась.
– Даньша, какого ляда ты притащил сюда девку? – накинулся на отрока седоусый десятник.
– Какая я тебе девка, облезлый мерин! – ответно пошла на него Забава Путятишна, не выпуская лука из рук. – Повежливей с дочерью воеводы! Никто меня не тащил, я сама пришла.
