Они не заблудились – они блуждали. Город, который раньше дарил покой, теперь вселял зыбкую тревожность. Он вдруг изменился. Перестал быть понятным – превратился с бессмысленность. В пустое нагромождение ходов, ответвлений, пересечений. По нему можно было блудить бесконечно – как по кругу, на каждом витке натыкаясь на уже виденное. Как в тихом омуте – проплывая на надувном матрасе мимо одних и тех же камышей – раз за разом. Другого там не дано.
«Ничего не понимаю. – Сникерс вытер испарину со лба. – Здесь был переулок. Куда он подевался? А тут… тут… не было этого… Я свихнулся, да?» – «Может быть. Как и я. Как и все тут. Город – творение человеческое. А то, что с ним сейчас, – результат коллективного бреда. Он болен. Он бредит». От вдруг навалившейся усталости Ди еле передвигала ноги. Голос звучал тускло, слова – почти невнятно. «Да нет же, нет же. Это просто… Ну, принцесса, ну пожалуйста, не спи, нам нужно выбраться отсюда. Это просто заколдованное место. Я понял. Ну, помнишь, как это там… „по кругу водят, ослепив и разума лишив“…» – «Вот-вот – лишив». Сникерс растерянно замолк. Они продолжали мерить улицы шагами. Он – вертя головой по сторонам, она – уткнувшись глазами в землю. Сникерс принялся бормотать что-то себе под нос. А Ди вдруг отчетливо захотелось перестать быть. Разве можно себе представить жизнь длиною в лабиринт? В котором, не исключено, нет того, что ищешь, – или не найдешь. Тогда все скитания окажутся нулем. Страшно платить такую цену за пустоту. Велик соблазн обрести ту же пустоту, не заплатив.
Вокруг ни души. Мертвая тишина. Собственных шагов – и тех не слышно.
А затем – внезапный, словно прорвавшийся из другого мира крик. «А я гляжу, вам понравилось круги наматывать». Сникерс подскочил на месте, задрал голову и истошно завопил: «Марсик, родной ты мой, как я рад слышать твой мужественный голос! Спаси нас скорее, мы потерялись!» Ди посмотрела наверх. Из окна чердачного этажа углового невысокого дома по пояс высовывалось бледное худое мужское тело. «Вход у вас перед носом. Нашли где теряться». Сникерс со счастливым лицом повернулся к Ди. «Это Марк. Мой друг. Я тебе о нем говорил. Мы живем вместе. И работаем тоже. Пойдем скорее». Ди безропотно двинулась следом. Сникерс тараторил без умолку, обрадованный спасением, изливая страхи, успевшие за это время обосноваться в его организме. «Я же говорил тебе, здесь совсем рядом. Не понимаю, как это я так облажался. Чепуху какую-то нес. Заколдованное место! Вот это да! Заколдованные места случаются только в голове. Я правильно говорю, принцесса?…» Ди почти не слушала его. Лифта в доме не было, они поднимались пешком. Потом она вспомнила. «Твой приятель… и есть тот, кем занято твое сердце?» Сникерс запнулся о ступеньку и растянулся на половину пролета. «Но ведь ты же не будешь говорить, что тебя тошнит от геев? Ты никогда раньше этого не говорила. А вообще-то… девушки мне тоже нравятся. Некоторые». – «Меня не тошнит от геев. В конце концов, я просто хочу чаю. Геи пьют чай?» – «Да. И кофе тоже. Они совсем как люди». В последних словах послышалась безумная грусть. «Интересно, за что все-таки я ему по лбу засандалила? – подумала Ди. – За „совсем как“? Или за „некоторых девушек“?»
«Мансарда свободных художников» оказалась уютным местечком. Не очень тесным и не очень великим. Сникерс познакомил Ди с Марсом. Тот был немного старше напарника и не так болтлив – скорее хранил немногословное достоинство. «Я искал вдохновения. Смотрел в окно. А там вы. Потом опять. Потом еще. На пятый раз у меня мозги закипели». И ушел заваривать чай, не требуя объяснений. Только бросил на Сникерса взгляд, обещающий многое и многое. Очевидно, знал о симпатиях партнера к «некоторым девушкам».
Ди плюхнулась на продавленную тахту. Сникерс неуклюже суетился, подбирал с пола рассыпанные листы бумаги с каракулями, несвежие носки, книжки и иную чепуху, коей не находилось другого места. «Ревнует он тебя?» Ди кивнула за стену, куда ушел Марс. «Еще как. Отелло ему в подметки не годится. А ты разве… А, ну да. Все время забываю… Марк после того случая сказал, что правильно ты мне влепила. А потом совсем расфилософствовался, и знаешь, что он мне сказал? Что это только начало. Что когда-нибудь нас, ну, мужчин, будет ждать расплата». – «А кто кредитор?» – «Женщины, конечно. Когда-нибудь они нас оседлают и запрягут, как тупых деревенских быков. А все почему? Да потому, что мы не принимаем их во внимание. Даже те, кто женится на них. А женщин надо принимать во внимание». Ди, прикрыв глаза и откинув голову, улыбалась. Цинично и блаженно. «Что же именно в женщинах нужно принимать во внимание?» – «Совсем не то, о чем ты подумала… Вот, а еще говорите, что это у мужиков одно на уме. А у вас-то самих больше одного, что ли?» – «У нас два – вместе с красивыми декорации к этому одному. Но счет равный, у вас тоже два – вместе с подсознательным страхом перед матриархатом. Перед возвращением в лоно Великой Матери. Даже если этого страха не видно и не слышно, он все равно там – в глубине. Такой чудненький прожорливый архетипчик. И когда-нибудь он выползет наружу. Да вы и сами поможете ему выползти – вот тогда-то мы вас и оседлаем, и запряжем». Сникерс смотрел на нее с недоверчивым, обалделым видом. Ди не выдержала, рассмеялась. «Я шучу, не бойся». – «А в прошлый раз ты тоже шутила?» Он потер шрам на лбу. «Не знаю. А что это было?» – «То, что нужно принимать во внимание в женщинах. Грубая психофизическая сила. Марк мне растолковал. Теперь я буду осторожнее с девушками».
Вернулся Марс, неся поднос с чашками, чайником и бутылкой коньяка. Сгрузил все на низкий столик, потом подошел к Сникерсу и обнял его за плечи, повернувшись к Ди. «Способный он у меня, правда? На лету схватывает. Ах ты, мой бычок неоседланный». Он нежно потрепал приятеля за волосы. На миг мелькнула розовая кожица шрама. Ди подумала, что он похож на клеймо – в форме бычьей головы. Удивилась совпадению. Но тотчас забыла о нем.
Почувствовав, что голодна, она накинулась на угощение – мелкое сладкое печенье и чипсы, сваленные горкой прямо на стол. На короткое время все проблемы отодвинулись в далекое далеко. Все трое весело болтали на бессмысленные темы, прихлебывали чай с коньяком и хрустели чипсами. Было безумно приятно просто сидеть, трепаться и ни о чем не думать. Вот только в какой-то момент Ди внезапно поняла, что чего-то ей не хватает. И благодушие пропало. Вместо него осталось какое-то свербящее желание. Перебрав в уме варианты, Ди пришла к выводу, что хочется ей, как ни странно, а может, и дико, надавать обоим друзьям по мордасам. Просто руки чешутся до чего хочется. Грубая психофизическая женская сила просилась наружу и, не получая выхода, разливалась мутной рекой тоски. Гнездышко однополой любви начало раздражать. Оно уже не казалось уютным. Наоборот – холодным, равнодушным. «Неужели все дело в том, что я хочу быть принятой во внимание? Именно мужское внимание? Да нет, чепуха, как можно хотеть, чтобы тебя любили, если сама не можешь любить? А как можно любить, если ты – никто? Просто нечем будет делиться с другим, нечего будет ему отдать».
С другой стороны, как никто может хотеть надраить кому-то морду? Что ей до этого «кого-то»?
Просто она сама не знает, чего хочет. Все дело в этом. В том, что ее шатает из стороны в сторону. Былинка на ветру. Ветер то к земле клонит, то в воздух швыряет. Ди вспомнила, как это называется на медицинском языке – маниакально-депрессивный синдром. Точь-в-точь: сначала застрелиться тянет, потом морду начистить кому-нибудь.
