Убивец поднялся с колен и возгласил:
– Благодарим тебя, о Деви!
Потом снова подошел к неофиту и обнял его, не дав упасть.
– Ты угоден Деви, радуйся. Она послала знак, что принимает тебя под свое покровительство. Теперь ты должен дать клятву тхага.
Убивец щелкнул пальцами в сторону четверки. Один, повинуясь знаку, вскочил, и быстро принес из дальнего угла продолговатый предмет. Убивец сунул эту штуку в правую руку посвящаемого, велел держать на уровне груди и повторять за ним слова клятвы.
Длинной штуковиной оказалась обычная крестьянская мотыга. Видимо, для душ она была священным символом повседневного человеческого труда – тяжелого, но и благодатного.
– Клянусь, – начал Убивец, – что приняв имя тхага и став членом братства бхаттоти, буду беспрекословно выполнять волю Великой Матери нашей Деви во славу ее и ради блага множащегося рода людского. Клянусь на стезе святого промысла быть честным, храбрым, верным и преданным нашему делу. Клянусь хранить в глубочайшей тайне все, что связано с братством. А если нарушу эту клятву, то пусть я предстану перед Матерью нашей, которую нельзя увидеть без того, чтобы не умереть тут же, на месте, пусть буду изрублен на куски этим священным заступом, как был изрублен Матерью демон Махиша, и пусть моя участь послужит уроком другим.
Неофит твердил клятву вслед за Убивцем.
Когда все страшные и торжественные слова были произнесены и мотыга вернулась на свое место в углу, Убивец снова подал знак. Адепт у костерка подскочил и поднес новому собрату кружку. Ди видела, как перед тем он наполнил ее варевом из чаши на огне. Неофит принял кружку и поднес к губам. Но тут же отдернул. Горячо!
– Пей! – строго велел ему Убивец. – До дна.
И тот снова прильнул к кружке. Вылупив глаза от боли, не смея поморщиться, он пил крошечными глотками – так долго, что Ди успела за это время проделать длинный путь от простого удивления до полного непонимания, обратно, а затем в другом направлении – к счастливой, хотя и невероятной догадке. Ведь души бестелесны и не нуждаются ни в еде, ни в питье, ни уж тем более не могут испытывать физическую боль. Чем же тогда объяснить происходящее?! Может быть, на нематериальном огне кипела какая-то нематериальная субстанция, вроде энергетической амброзии для бессмертных душ? А страдальческая физиономия неофита отчего тогда? В конце концов Ди осенило: сделавшись адептами Воплощения, они во всем стремятся стать людьми. Они не могут позволить себе обрести плоть, пока в городе душ остается хоть один Невоплощенный. Но человеческие повадки и обычаи они перенять в состоянии, хоть это и неимоверно трудно для них, даже противоестественно. Заливать в себя жидкость – наверное, для них это то же самое, что человеку набивать брюхо камнями или расплавленным свинцом.
Только праведники и великие герои могут добровольно пойти на такие самоистязания.
В порыве восхищения Ди совсем забыла об осторожности, которую решила соблюдать, и подалась вперед, в проход. Тотчас она услышала изумленный вскрик, а через секунду поняла, что попалась. Сбоку из-за стены метнулась рука и крепко зажала локтем ее шею.
Убивец резко обернулся и нахмуренно посмотрел на Ди. Головой прижатая, как тисками, к чьему-то боку, она была выведена на свет и представлена на суд собравшихся.
– Джемадар, она подглядывала! – раздался над ухом у Ди возмущенный голос. – Махадеви не простит нам этого, если мы не…
– Помолчи, – приказал Убивец. – Отпусти ее и посмотри, нет ли там еще кого-нибудь. Потом встань у выхода.
Тиски разжались, и Ди рухнула на четвереньки.
– А теперь скажи нам, детка, кто ты такая, что здесь делаешь и где твои дружки.
Убивец говорил спокойным, ровным голосом. Тон его не выдавал ни малейших эмоций. Казалось, церемония посвящения не только не была прервана столь внезапным образом, но и должна была повернуться именно таким боком – появлением нового действующего лица, с заранее предписанной ролью.
Ди поднялась на ноги, потерла шею и заговорила, преданно глядя на Убивца:
– Я хочу стать одной из вас. Я знаю о вашей миссии и согласна принять ее. Я искала вас, но нашла случайно… не уверена даже, что тут обошлось без Провидения. Наверное, оно и привело меня к вам. Во всяком случае, иного объяснения, как я попала сюда, у меня нет. А дружков моих не ищите, потому что их у меня нет.
– Она врет, не верьте ей, джемадар! – К Ди подошел один из адептов, до тех пор стороживший варево на огне, и негодующе уставился на нее большими красивыми глазами с пушистыми ресницами. Только сейчас Ди вдруг осознала, что у каждого адепта свое собственное, индивидуальное лицо. У этого, например, даже привлекательное, точь-в-точь смазливый мальчишка лет восемнадцати. Обретя судьбу, они перестали быть заготовками, сделались обладателями неповторимых физиономий.
– Мы должны отдать ее Деви, – продолжал адепт, – чтобы не навлечь на себя гнева Великой!
Убивец смолчал. Задумчиво подошел к огню и в руках его появилась маленькая коробочка. Открыв ее, он запустил внутрь пальцы и меланхоличным жестом сыпанул в пламя щепоть какого-то порошка. Огонь, проглотив корм, разом побледнел и вдруг вспыхнул синим цветом. Языки его жадно потянулись вверх, как преданный пес – с желанием лизнуть хозяина в лицо. Пламя зачадило, к потолку взвился дымок. Появился приторный запах, но Ди не обратила на него внимания – ее захлестнул поединок самоотверженных взглядов, на который ее вызвал адепт с красивыми, как у лани, глазами. Их взоры скрестились, будто шпаги, – еще чуть-чуть и раздастся звон, бряцанье, лязг, посыплются искры.
Но как раз чуть-чуть и не хватило. Контуры противостояния медленно размывались, смазывались. Шпаги опустились и были тотчас забыты. И вдруг пещера, капище, закопченые стены исчезли, и началось мистериальное, волшебное, безумно прекрасное действо. Какой-то чародей взмахнул своей палочкой и все вокруг преобразилось.
Перед глазами Ди точно приподнялась завеса, скрывавшая до сих пор сказочную красоту мира и его распахнутые объятия любви. Даже просто удивляться этому потрясающему открытию, этой внезапной обнаженности мира было бы омерзительной неблагодарностью, кощунством, поруганием невинности. Мир вокруг сбросил свои дряхлые одежды в бесконечном доверии и любви к ней, Ди, и она не могла не ответить ему тем же – восторгом, преклонением, обожанием, взаимным обнажением себя. Она рухнула на колени и заплакала в молитвенном экстазе, жарко шепча слова благодарности миру за то счастье, которое он показал и даровал ей.
Она вдруг поняла, что мир есть любовь и все, что делается в нем, – это любовь. Любовь была сияющим, переливающимся всеми цветами морем, в котором купалась теперь Ди. И когда море, лаская, проникло в нее и принялось лизать ее изнутри, истончая перегородки души, отделявшие ее от мира, она покорно отдалась ему, его власти и его нежности – потому что страшно было даже подумать о том, чтобы отказать ему, доставить хоть малейшее огорчение. Наоборот – подчиняться этому безбрежному феерическому потоку было высшим счастьем. Ради него, ради великого духа, открывшего ей мир, заполнившего ее собой и уносившего теперь куда-то вдаль, она готова была на все. Собственно, даже не она, а та бесконечность, безокраинность, которые распирали ее и в которые она превратилась.
