— Эта вся? — продолжала улыбаться японка.
— Ну, коль не жалко, капустки принеси. Да и хватит мне.
— Вся сделаим.
Японка поклонилась и усеменила. Раб Божий Федор оглянулся на разноцветные мигающие ящики у стены и перекрестил издали каждый. Потом посмотрел на сцепившихся бедолаг на сцене, перекрестил и их. Попыталась было подсесть к нему разрисованная девица с палочками в волосах, но он погрозил ей пальцем и спросил строго:
— А седьмую заповедь ты знаешь, девушка?
Она, тоже улыбаясь, похлопала глазами.
— Не зна-аешь, вестимо. Язычница? То-то и оно что язычница. Блудовством на хлеб насущный собираешь. Много ль вас тут таких?
— Нас? А! Сколько! Господин-сан хотит выбирать? Нас… один, два, три, цетыре… одиннацать. Двенацать.
— Ну — и где остальные?
— Спят, господин-сан. Устали. Работали ноць. — Виноватая кукольная улыбка.
— Работали, угу. Эх, девоньки. Что ж вы себя так не любите-то? Мужей бы себе поискали.
— Мы любим, любим. — Улыбка возражения. Этой нехитрой мимикой она, да и все остальные тут, могла выразить что угодно. Наверное, они и плачут, улыбаясь. — Господин-сан хотит много любить?
— Любить друг друга нам, девонька, Господь велел. А уж много иль мало, это кто как. Созывай-ка ты всех подружек своих сюда. Слово говорить буду.
— Господин-сан будет немного ждать?
— А куда ж я денусь, подожду.
Японка удалилась. Рабу Божию Федору принесли плошку с мокрым полотенцем и деревянную дощечку, на которой возлежало нечто, напоминающее огромных жирных личинок и маленькую кучку вылинявших водорослей. Он посмотрел на эту небывальщину, покачал головой.
— Экий деликатес неприглядный.
И, помолясь коротко, поискал ложки-вилки. Их не было. Видно, не полагались приборы к личинкам. Тогда он стал есть их руками. После каждой замирал на несколько секунд, чтобы прийти в себя от заморского вкуса сырой рыбы.
В нескором времени в зал ресторации стали заходить поднятые с постелей девушки, наспех одетые, с кое-как подмазанными личиками. С ними вместе пришел низкорослый японец, рябоватый, хитро сощуренный, хорошо одетый, и уставился на раба Божия. Девицы сбились в стайку и, шушукаясь да похихикивая, подталкивали друг дружку в спину. Японец, видно, распорядитель, сделал им страшные глаза, и они притихли.
Других посетителей в ресторации уже не осталось, куда-то подевались.
Раб Божий Федор утер мокрым полотенцем рот и бороду, осенил себя крестом и встал из-за стола. Оглядел со вниманием женщин. Потом наклонился, пошарил в своей торбе, набитой будто кирпичами, и достал оттуда книжицу. Полистал. И начал громко читать:
— Опять говорил Иисус к народу и сказал им: Я свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни.
Он снова посмотрел на женщин.
— Это, девушки, говорил Бог. Понятно вам это? А ведомо ли вам, сердешные, что блудники и блудницы не наследуют Царствия Небесного?
Девицы перешептывались. Им была неведома сия простая истина.
Крестоносец снова стал читать из книги.
— …книжники и фарисеи привели к Нему женщину, взятую в прелюбодеянии…
Японки смущено примолкли, слушая. Рябоватый распорядитель таращился на происходящее, не успевая за ходом мысли странного клиента и не постигая его желаний, хотя обычно угадывал с полунамека.
— …Иисус сказал ей: и Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши.
Раб Божий Федор захлопнул книжицу и бережно убрал ее в торбу.
— Ну, понятно вам? Дошло ль до вас слово Сына Человеческого? Идите и впредь не грешите.
Он закинул за спину пожитки и пошел прочь из ресторации.
Сзади торопливо залопотала японка-официантка, подбежала к нему, вцепилась в руку.
— Ну, чего тебе, милая? — остановился он.
— Господин-сан забыл давать деньги за покушать. Вот, вот. — Она совала ему в ладонь листок бумаги с цифрами.
Японец- распорядитель вытянул шею и прищурился еще больше, еще хитрее.
— Э, девонька, — спокойно сказал раб Божий Федор, — я ведь с вами добром за добро расплатился. Что ж ты с меня денег требуешь? Пища духовная дороже телесной, а?
Японка не соглашалась, мотала головой и настойчиво тыкала в него своим листком. К ним подошел распорядитель, отобрал у нее бумажку, взглянул и произнес без всякого выражения:
— Вы платить должни. Это ресторан. Здесь кушают за деньги.
Раб Божий удрученно покачал головой. Торба сползла со спины на локоть.
— Эх вы, нехристи. Не люди вы, разве? Голодного накормить вам жалко?
— Платить, пожалюста. Кушать за деньги, пожалюста, — повторил занудный японец.
— Да нету у меня денег, сердешный, — сознался раб Божий Федор. — Что хошь со мной делай — нету. — Он постучал по карманам и развел руки в стороны. — Нету!
Японец сощурился совсем нехорошо.
— Я зову хозяин! — предупредил он. — Ясна?
— А как же, ясно, милок, — согласился раб Божий. — Может, хозяин ваш сговорчивей будет?
Распорядитель пошел к выходу, по пути строгим жестом велев девушкам разойтись. Они кучкой засеменили за ним, украдкой оглядываясь на раба Божия.
Через несколько минут появился хозяин. Плотный зрелый мужчина с лоснящимся круглым лицом и тонкими усиками прошествовал к рабу Божию, остановился в трех шагах, нахмурился. Из-за спины у него выглянул худосочный распорядитель.
— Господин Хиронага Кисуки очинь важний человек — хозяин, — сообщил он Крестоносцу.
— Нету на свете очень важных людей, сердешный, — сказал ему на это раб Божий. — Нету и неважных.
— Мой человек говорит, ты не заплатил за еду, — изрек господин Хиронага.
— Заплатил я, мил друг, словом Божьим отдарил.
— Нет, не заплатил. Ты вор.
— Ну вот, — расстроился Крестоносец. — Какой же я вор, если вы сами меня накормили?
— Вор, — упрямо повторил господин Хиронага.
Раб Божий оглянулся по сторонам.
— Э-эх! Ну да ладно. Сколько я тебе должен?
— Один рубль девять копеек, — подсказал распорядитель.
Раб Божий Федор покачал головой.
— Многовато. Разве продукты вздорожали?
Он сунул руку в карман плаща, долго шарил там, пока не выудил монетку. Показал ее господину Хиронаге. Это были две копейки. С монеткой раб Божий направился к бесовским мигающим ящикам. Немного погодил возле одного из них, будто раздумывая, потом перекрестился, вставил денежку в соответствующую прорезь и опустил. Послушал, как она звенит внутри ящика, дернул рычажок. В окошке стремительно замелькали цифры, перетекая одна в другую. Наконец они замерли — высветилось пять семерок, и ящик мелодично вызвонил триумфальный марш. В металлический карман спереди посыпались, обгоняя друг дружку, монеты. Много монет.
