В этот момент Федька обмяк, свинтился в спираль и упал. Жуткое зрелище. Кровь на лице как боевая раскраска индейца.
Общую озабоченность рассеял Руслан. Он осмотрел Богослова и удрученно покачал головой:
— Кожу срезало с виска, ай-ай-ай. Очень опасная рана, очень опасная.
От взрыва хохота, кажется, труба в цеху стала раскачиваться сильнее. Я уже понял, что после боя, даже короткого, это нормальная реакция. Организм требует расслабления после нервного разговора со смертью. А то может случиться короткое замыкание в голове, пережжет провода.
Богослов открыл глаза и слабо простонал:
— Прощайте, добрые мои друзья. Ах, как болит голова!
— Она еще больше заболит, если будешь тут валяться, — сказал Паша и поставил его на ноги, отряхнул.
— Я что, жив? — поразился Богослов, ощупывая голову.
— Жив, жив, — рассердился Горец, доставая медпакет. — Зачем умирать торопишься?
Но было еще кое-что. Обстоятельство, о котором все как будто забыли. Только командир помнил, и ему совсем не было весело от воскрешения Богослова. Он подошел к Варягу, положил руку ему на плечо, развернул к себе. И все шутки сразу стихли. Святополк был в ярости, холодной, как снег на Северном полюсе.
— Я приказывал не стрелять, — ледяным тоном отпечатал он.
— Да почему?! — взорвался Варяг. — Смотреть на этих уродов и ждать, когда они покаются? Отдать им последнее и подставить другую щеку? Чего ты боишься, командир? Зачем эти идиотские благотворительные оглядки? Оружие в руках, чтоб учить сволочь, а не смирение демонстрировать. Почему мы…
— Потому, — металлическим голосом оборвал его Святополк. — Потому что я ваш командир. Этим все сказано. Мы от драк не бегаем, но и не ищем их. Эта война — не американский блокбастер. Если не устраивает, уходи, Денис По-хорошему прошу. Пока А если повторится — просто выгоню из отряда. Ты меня понял.
Варяг смотрел ему в глаза секунд пять. Потом отвернулся. На щеках у него играли желваки.
— Да. Понял.
Святополк оглянулся на остальных, кивнул коротко:
— Уходим.
Руслан лечил Богослова уже на ходу. Тот ушибленно бормотал что-то о сосчитанных Создателем волосах у него на голове.
В дороге я подобрался к Фашисту, спросил:
— Эта атаманша — она кто?
— Машка-Лихорадка? Знатная стерва Ты что, телевизор не смотришь?
— Не-а.. Ну так, иногда.
— Счастливое дитя, — сказал Фашист. Я хотел было возразить, но он не дал: — И про золотую лихорадку в Сибири не слышал? Шумная история была.
— Может, слышал, — почесал я в голове.
— Там новое месторождение золота открыли. Хотели на аукционе его спустить по частям. А Машка-стерва всех перехитрила Сунула где надо взятки и через папины подставные фирмы за гроши оформила всю землю на себя. Теперь она самая богатая стерва в стране. Да еще и идейная. Папины идеалы в телевизоре отстаивает — аж слюна ядовитая брызжет.
— А кто ее папа?
— Папа у нее тоже знатный мерзавец. Радикальный адепт «Единственного пути», вор и бандит государственного масштаба Пятнадцать лет назад у всех на слуху был, потом его в тень задвинули, чтоб не отсвечивал слишком. Он был в том правительстве, которое в девяносто первом году готовило проект капитуляции. И подписывал ее, с высунутым от усердия языком. Выслужился перед оккупантами, несколько лет посверкал в прессе лощеной мордой. Потом они его в благодарность убрали на третий план. Чтоб народ не нервировать. А дочка подросла и банду вокруг себя собрала — папины духовные ценности населению прививать. Ты что, и газет не читаешь?
— Чуть-чуть, — показал я на пальцах.
— Счастливый, — повторил он. — Там же все врут.
— Разумеющий разумеет, — назидательно произнес Фашист, а затем принялся рассказывать об экономических диверсиях и финансовых бомбах. -… По убойности эффекта это так называемое «нелетальное» оружие оккупантов можно сравнить с бомбардировками Второй мировой: страна в руинах, население вымирает от безнадеги…
Под ногами у нас уплывали назад километры пыли, травы и асфальта. Я начинал привыкать к тому, что война в основном состоит из дорог. Иногда они были однообразны, как тот же снег на полюсе. Иногда дорога оказывалась совершенным бездорожьем. Время от времени мы проходили по окраинам населенных пунктов. Прозомбированный спецназом «доктора Геббельса» народ впадал при виде нас в оторопь. В продуктовых магазинах продавщицы обсчитывались не в свою пользу, на улицах замирало всякое движение. Войны для этих людей не существовало. Они знали только нищету, бесправие и команды наймитов: «кобр», стригунов, отбирающих последнее, да страшных невидимок из Службы обеспечения порядка и лояльности, в просторечии «Соплей». Все другое, непонятное, никак не вписывалось в их представления о жизни. Уверен, они принимали нас за бандитов. От этой мысли мне становилось неуютно, скребло в душе, будто мышь в подполе царапалась.
Иногда нам выпадали развлечения. Одно такое случилось как раз вечером, на стоянке. Дежурным кашеваром в этот день был Паша. Он нацепил фартук, завязал бандану на голове и тихо себе кашеварил на пеньке у костра Остальные — кто штопал, кто в карманные шахматы резался, кто с собственной отросшей щетиной сряжался. Варяг мрачно созерцал окружающую среду. Февраль достал папку с листами бумаги и сидел рисовал. Монах мечом размахивал, ветки с деревьев лихо срубал. В общем, идиллия. Я поменял батарейки в диктофоне, вставил новую кассету и хотел уже пристать к кому-нибудь с вопросами. Но тут опять началась пальба.
После первого пистолетного выстрела Паша уронил ложку в кастрюлю, а кастрюлю с пенька. После второго распластался за пеньком. Шахматы тоже полетели в траву, игроки залегли за деревьями. Переполох сделался необыкновенный. Я крутил головой — понять не мог, кто, откуда и в кого стреляет. Паша рывком перекатился за толстый дубовый ствол. Пули отколупывали от дуба кору. Пятая, шестая… Я закричал в озарении, но уже и без того всем все стало ясно.
На девятом выстрелы прекратились. Из кустов на краю поляны вышел Варяг, одной рукой он держал за шиворот Кира, другой пистолет. Мальчишка выдирался и лягался. Варяг лаконично осведомился, демонстрируя ствол: — Чей?
В результате ревизии личного имущества выяснилось: «макаров»-модернизированный с полной обоймой в двенадцать патронов был похищен из поясной кобуры Папаши, оставленной без присмотра.
— Елки же палки, — рассердился Папаша. — Да что за Потрошитель малолетний! Рецидивист!
— Пашка! Уйми своего беспризорника, — крикнул Ярослав, горестно озирая траву, в которой утонули шахматные фигуры.
— Это переходный возраст, — сказал Йован. — Мальчику нужно внимание.
— Слишком много внимания, — заметил Фашист, — Просто глаз не спускать.
Паша, малиновый, как закат, тяжелой поступью приблизился к мальчишке. Варяг сдал его с рук на руки, коротко выразив отношение:
