— Нам — это кому? — с подозрением спросил Шергин-старший, не расставаясь с телефоном.
— Всем честным русским людям.
— А вы, я так понимаю, работаете в автоинспекции?
— Не совсем, — улыбнулся Иван Сергеевич. — А почему вы так решили?
— Ну как же, про дорогу и дорожные знаки разговор завели… Только я что-то не пойму — вам чего надо?
— Мне, собственно, нужна Россия. Как и многим прочим. Заметьте, не доход, который можно стричь с нее разнообразными способами, а сама Русь-матушка.
— Федор, ты кого ко мне привел? — с драматизмом в голосе произнес Шергин-старший.
— Однако вы с полным основанием можете спросить у меня, что такое наша Россия-матушка и чем она отличается от всех остальных в мире.
— Родной вы мой, — сварливо отозвался Шергин-старший, — на этот вопрос ответ был дан еще в девятнадцатом веке. Дураками и дорогами отличается.
— Вот видите, не зря я заговорил о дорожных знаках. — Иван Сергеевич расплылся в лучезарной улыбке. — То есть вы согласны, что российские дороги иные, не похожие на, так сказать, общечеловеческие?
— И еще сто лет не будут похожи. Не понимаю, к чему этот бестолковый разговор. Федор, объясни наконец, что это за тип и для чего ты притащил его сюда!
Шергин-старший начинал волноваться. Федор хранил гробовое молчание.
— Ни через сто, ни через тысячу лет, — возразил Иван Сергеевич. — А если все-таки станут похожи, то будут уже не российские. Ведь если русские потеряют свою столбовую дорогу, то очень быстро вымрут, превратившись в неандертальцев, не способных к выживанию. По этой дороге мы когда-то вышли из лесов и болот. Сбившись с нее, мы снова уйдем в болота и сгинем там. Так вот, чтобы не сбиться, вдоль дороги расставлены знаки.
Шергин-старший мелко затрясся — рассмеялся и застонал одновременно: были сломаны ребра.
— Наконец-то… Я все понял. Это же форменный сумасшедший.
— Может быть, — сказал Иван Сергеевич, снова улыбаясь. — Все дело в том, что в данном случае считать умом и в каком направлении с него сходить. Если принять эти поправки, то могу признаться вам, что не так давно я сошел со своего прежнего ума и теперь пребываю в совершенно ином его состоянии. Могу даже рассказать, что стало тому причиной. Это были знаки.
— Какие знаки? — встрепенулся Федор.
— Мне было предъявлено весьма основательное свидетельство бытия Божия, — как о чем-то само собой разумеющемся выразился Иван Сергеевич.
— Вы христианин? — быстро спросил Федор.
— Во всяком случае, не магометанин. И даже не сторонник западных конфессий. Но в данный момент я лишь представляю круг лиц, кровно заинтересованных в сохранении русских как нации. А следовательно, в возвращении на столбовую дорогу. В последние сто лет мы потерпели слишком много поражений. Царя, опять же…
— Что опять же? — выпалил Федор.
— …принесли в жертву инфернальным силам.
Федор сделался белым, как мумия, и захотел спрятаться в тень, но ее нигде не было.
— Черт знает что такое, — возмущенно молвил Шергин-старший. — О народе-богоносце не хотите беседу завести?
— В следующий раз обязательно, — пообещал Иван Сергеевич. — Сейчас я должен вас покинуть. Вот мои контакты. Надумаете — звоните в любое время.
— Надумаю что?
— Вырваться из плена темных иллюзий, мешающих увидеть истинный смысл истории.
Откланявшись, Иван Сергеевич исчез за дверью.
— Каков проходимец, — после долгой паузы произнес Шергин-старший. — Наврал с три короба, а чего хотел, не сказал. Это твой новый круг общения? Где ты все-таки его подцепил?
Федор развел руками.
— Проходил мимо.
— Не думал я, что ты в попы подашься… Нет, ты мне скажи, чего он добивался? В свою пещерную секту меня вербовал?
— Он не из пещерных, — снова побледнев, возразил Федор.
— Может, передумаешь с попами якшаться? — просительно посмотрел отец. — Мне черносотенец в семье ни к чему, позор на мои седины.
— Поздно, — покачал головой Федор.
— Они завербовали тебя?! — отчаянно простонал Шергин-старший.
— Поздно, — повторил Федор. — Мы все вовлечены в эту мистерию — нашу историю. И я, и ты, и этот… Иван Сергеевич. Никто не сможет передумать ее.
Он вытащил из кармана письмо и протянул отцу.
— Оно и для тебя написано, ты тоже потомок.
— Чей?
— Полковника Белой армии Петра Шергина.
— А, ты же раскопал какого-то белогвардейца. Мать рассказывала. А с чего ты решил, что он нам родня?
— Голос крови, — сказал Федор.
Он коротко изложил суть своих изысканий, затем, без перехода, продолжал:
— В горах мне открылась одна вещь. Закон истории один для всех — русских, китайцев, американцев, евреев, мусульман. Принимающим Любовь дается свобода. Отвергающим ее остается судьба.
Шергин-старший набрал номер на телефоне, и дождавшись ответа, взволнованно закричал в трубку:
— Мать! Наш сын тронулся умом. Его затащили в секту и забили мозги истерическим бредом. Нужна срочная госпитализация… Он несет какую-то блажь про судьбу и любовь… Сидит передо мной… Нет… С утра был здоров?.. Значит, по дороге свихнулся… Влюбился? … Сейчас спрошу… Потом перезвоню.
Отец положил телефон и окинул Федора обнадеженным взглядом.
— Ты влюбился?
— Если ты спрашиваешь, собираюсь ли я жениться, то такая возможность не исключена, — несколько заторможенно сказал Федор и сам задумался над собственными словами.
— Я, разумеется, не буду принуждать тебя к этому, — Шергин-старший был немного ошарашен. — Мы с матерью современные люди и не станем навязывать тебе свою родительскую деспотию…
— Расслабься, пап, я вовсе не принуждаю вас с матерью быть современными родителями… Но я не о том говорил.
Он снова покопался в кармане, и в руку Шергина-старшего легла круглая золотая пластина.
— Что это? Откуда? — всполошился отец. — Ты ограбил музей?
— Аглая подарила, — лаконично объяснил Федор.
— Это та, в которую ты влюбился? Она черный археолог?
— Нет, она лошадей любит. Не в этом дело. Этот медальон — пророчество. Оно сбылось. Не всякое пророчество сбывается, но всякое настоящее пророчество — ключ к свободе. Оно дается, чтобы уйти из-под замка судьбы, вылезти из долговой ямы.
— Все-таки госпитализация не помешает, — с сомнением поглядывал на сына Шергин-старший.
— Она сказала, чтобы я продал эту вещь и расплатился с долгами, — не слыша его, говорил Федор. — Я не буду продавать. Когда девушка отдает мужчине такую вещь, она думает совсем о другом.
