Аглая снова повстречалась Федору лишь неделю спустя, хотя все эти дни он нарочно ходил по поселку, украшая свою внутреннюю жизнь и медленное течение времени мыслью о ней.
От деда он узнал, что девушка работает в туристической лавочке, организующей конные экскурсии по окрестностям. Ходит за лошадьми, когда те простаивают без дела, выпасает в горах.
— Ладная девка, — со значением молвил дед. — Сирота сиротой, а толк знает. Ты, Федька, у себя в столицах невесту не завел еще?
— Я, дед, от них сбежал, от невест этих, — сказал Федор, почесывая за ухом серого сибирского кота Басурмана. — Дуры одни.
— Уж вижу, что сбежал, — прищурился дед. — А то хочешь, мы тебя здесь оженим? Оженим, мать, Федьку? — крикнул он бабушке Евдокинишне, тихо лежавшей за занавеской. Ответного слова от нее никто не ждал уже много лет, но дед Филимон привык вовлекать ее для порядка в разговор.
— Жениться я, дед, не хочу.
— Чего ж ты хочешь? — прямо спросил тот. — Просто так под юбки девкам лазать? Я в твоих годах уже дите нянчил и второго дожидался. А ты о чем думаешь?
Он вытряхнул из картонной коробки на стол маленькие костяные статуэтки, и, нацепив на нос очки, принялся рассматривать их.
— Я, дед, думаю о том, что жизнь слишком коротка и надо ее употребить с пользой.
— Это как, например? — Дед отвлекся от фигурок и, сдвинув очки на лоб, взглянул на внука.
— Например, в размышлениях о вечном и смысле бытия, — размечтался Федор. — Или вот о том, как и почему, и за какие заслуги нам даруется в этой жизни красота. А главное — кем. Невозможно же всерьез верить, что красота есть всего лишь продукт слепой жизнедеятельности безликих сил природы… Если не сказать вторичный продукт…
— Ну и какая в этом, Федька, по-твоему, польза?
— Безусловно, она есть, — с досадой ответил внук. — Но какая, этого я еще не придумал.
— Ну, думай, думай. К пенсии, может, чего надумаешь, — сморщился дед и стал укладывать фигурки в коробку. — Анархист ты, Федька.
— А я этого не скрываю. В отличие от тебя.
— Чего это я скрываю? — удивленно осведомился дед Филимон.
— Да то, что ты контрабандист. — Федор показал на коробку. — Вот она, статья дохода. А государству убыток.
— Какой ему убыток, забодай его вошь, — затряс бородой дед. — Я свой рубль, по сравнению с энтим государством, честно зарабатываю. А ты мне тут, Федька, политику не разводи. Я тебе в своем доме этого не разрешаю, понял?
— Понял. — Федор капитулянтски вскинул руки. Басурман спрыгнул на пол и стал тереться о ножку стола возле деда. — Кстати, о политике. Говорят, в ваших горах спрятано золото партии?
— Какой партии? — насторожился дед. — Советской, что ли? Которая ум и честь?
— Ее самой. Сдается мне, ее постсоветские бледные заменители в ваши края до сих пор не добрались. Да и золота столько не накопили.
— Это что ж, здесь скоро нашествие будет? Искать понаедут? Чего еще-то говорят?
Деду Филимону новость не понравилась, хотя, на взгляд Федора, авантюризма в характере ему было не занимать, и, надо думать, в молодые годы к тихой жизни он не стремился.
— Может, и не понаедут, — туманно ответил Федор. — Может, и нет никакого золота. Может, я всего лишь от скуки и томления заполняю собственное сознание коварными химерами?
— Погоди, Федька, — сказал дед, отпихивая кота. — Ты выражайся яснее. Какие там еще химеры? Это ты по девкам, что ли, таким манером сохнешь? Заговариваться вон стал. Ты с ихним коварством осторожней.
Федор вздохнул и, сложив руки за спиной, встал у окна, наполовину закрытого горшком с могучей геранью. В уме снова возник чистый и невинный образ Аглаи — она сидела верхом на лошади, одновременно хмурясь и улыбаясь, но Федору не хотелось подозревать ее ни в каком коварстве. Наоборот, верилось в понимание и чувство сострадания.
— Оставь девок в покое, дед, — молвил он. — Лучше скажи, отчего это ходят нелепые байки о здешних краях? Я по дороге много всего наслушался. О злых оборотнях, о горных духах, подбрасывающих золото, о партизанах, которые играли в наследников Чингисхана в Гражданскую войну.
Дед Филимон сходил к двери, выпустил на улицу орущего Басурмана, потом сел на стул у печки, взялся чинить старый башмак. Наконец проговорил, смущенно и будто стыдливо:
— А может, и было что. Может, и чудь тогда в горах на свет повылазила, тоже говорят. А у энтой чуди подземной сокровища всякие запасены.
Федор, застыв у окна, решительно обрывал один за другим лепестки на красном цветке герани. Нелегко ему было разобраться в закружившем вихре чувств, поднятом неосторожными словами деда. Сравнить это сложное ощущение можно было, например, с тем, что, как известно, случается, когда наступаешь на грабли. Причем на эти грабли Федор наступал второй раз. Но если личные убеждения частного возчика Ивана остались для него невыясненными, то дед Филимон уже был замечен в явном неодобрении туземного язычества и религии вообще. Посреди общего мистицизма здешних краев дед до сих пор сохранял свежесть радикального советского восприятия действительности.
— Как же мне тебя понимать, старый ты матерьялист? — спросил Федор самого себя вслух.
— А так и понимай, Федька. Тут в пещерах кержаки по триста лет от царских сатрапов хоронились. Думаешь, до них никто не догадался под землю уходить, чтоб жилось спокойней?
— Да, — отрешенно сказал Федор, — про сатрапов я и не подумал.
На следующее утро дед разбудил его рано. Вместо обычной шерстяной поддевки он надел синий пиджак с медалью на груди.
— Вставай, Федька, пойдем к памятнику, долг отдадим.
— Какие долги в этой глухой дыре, — пробормотал Федор, отворачиваясь.
Дед Филимон стянул с него одеяло и потребовал:
— Вставай. Хоть ты анархист, а победу и для тебя добывали, чтоб ты мог дрыхнуть сколько хочется.
Федор вспомнил, что сегодня девятое мая. Эту дату он поневоле уважал, хотя никогда не ходил в этот день ни к каким памятникам и никому не дарил цветы. Дед со своей медалью за укрепление тыла ушел ждать на крыльцо, Федору пришлось одеваться и умываться наспех. Торопливости его движениям придавала и надежда на то, что у памятника он увидит Аглаю.
Надежда оправдалась. На окраине поселка, где росли квелые ели, собралась толпа человек в сорок. Аглая стояла посреди них и сосредоточенно слушала однообразные речи. Пока возлагали цветы к гранитной доске с тремя фамилиями, Федор приблизился к девушке и шепнул на ухо:
— Умоляю, не исчезайте так же внезапно, как в прошлый раз. Я не переживу этого снова.
Аглая повернулась и тихо произнесла:
— Судя по вашему загару, вы провели эту неделю с пользой для здоровья. Не старайтесь убедить меня в том, что страдали.
