— Но это не все. Из достоверных источников известно: Комитет Учредительного собрания в Самаре, коротко КОМУЧ, объявил о создании своего правительства и Народной повстанческой армии. В Самаре успешно произошел офицерский мятеж, и руководил им подполковник Каппель. Его отряд и несколько других составили костяк армии. Я предлагаю поднять тост за успех рожденного Белого движения.
Шергин откупорил початую бутылку вина, разлил по бокалам.
— Что ж, — чувствуя некоторое возбуждение, произнес он, — о Каппеле я наслышан как о честном и храбром человеке. Будем надеяться, что господа кадеты и эсеры из этого Комитета не обоср…ся от собственной смелости и не будут мешать честным русским людям выполнять свой долг перед отечеством. За Россию, ротмистр.
— За победу русского духа, — добавил Чесноков.
— Кстати, что это за достоверные источники? — выпив до дна, поинтересовался Шергин.
Штаб-ротмистр рассмеялся.
— Я подслушал на базаре разговор двух остолопов из советской милиции. Они так простодушно сердились на контрреволюционные мятежи, что не заслушаться их беседой было невозможно. А что у вас, Петр Николаич? Встречались с попом?
Шергин в двух словах обрисовал ситуацию.
— Необходимо как можно скорее убедить государя, — подытожил он, — что его дальнейшее пребывание в большевистском застенке угрожает ему и наследнику смертельной опасностью. Скоро вспыхнет вся Сибирь, а за ней остальная Россия. Красные изуверы в этих условиях вполне способны решиться на крайние меры.
— Это значит, что у нас мало времени, — сказал Чесноков. — Нужно искать и другие пути сообщения с пленниками.
— Я уже думал о подкупе охраны. Отец Сергий снабдил меня кое-какими сведениями. Еду арестантам приносят из комиссарской кухмистерской, ею заведует какой-то еврей. Так вот, один из помощников коменданта дома самолично наведывается туда и наблюдает за доставкой. Можно попытаться перехватить его по пути, завести разговор.
— С наскока может не получиться, — засомневался Чесноков. — А действовать нужно наверняка.
— Побольше развязности, наглости и похабных шуток — получится. На красную сволочь это действует как пароль. Вам, ротмистр, это вполне удастся, я полагаю, простите за прямоту.
— Да чего уж там, — хмыкнул Чесноков. — По молодости два раза на дуэль вызывали за эти самые шутки. Едва жив остался.
— Неужто всего два раза?
— На третий получил кулаком по физиономии, — сознался ротмистр. — На четвертый… Хотя не буду вас утомлять. Это долгий перечень.
— Охотно верю.
— Между прочим, Петр Николаич, вы не в курсе, чем большевики кормят царских особ? Сдается мне, в их жидовской кухне омерзительная еда. Да к тому же евреи жадные. Как вы думаете?
— Ни капли не сомневаюсь, что кормят их помоями, — сказал Шергин. — Для русского царя у жида не выпросишь и куска хлеба. Особенно бывшего царя.
— У меня сейчас родилась замечательная мысль. Что если им станут приносить в качестве милосердной помощи продукты из здешнего женского монастыря, Ново-Тихвинского, кажется? А через сестер можно будет наладить и сообщение. Как вам идея? Я даже знаю, через кого это устроить, чтобы нам самим не засвечивать свои физиономии.
— Через кого же?
— Здесь в городе поселился бывший личный врач наследника Алексея. Доктор Деревенько. К нему для знакомства отправим Никитенко, они хохлы, общий язык найдут.
— Прекрасно, — одобрил Шергин. — Однако все упирается в то, насколько сговорчивой окажется охрана и ее начальство.
— Попытка не пытка, — бодро произнес Чесноков. — Кстати, по поводу пытки. Один вопрос не дает мне покоя — введут ли комиссары институт пыток? Все-таки неприятная мысль, согласитесь. Так и представляется мрачная картина в огненных отсветах: висящее на дыбе полумертвое тело и палач, ласково перебирающий в углу свои изуверские инструменты.
— По крайней мере свою красную инквизицию он уже ввели. Да и пытками вряд ли брезгуют. Поговаривают, главарь уральского совдепа, еврей Голощекин, имеет садические наклонности. Но я вам не советую подобными картинками заранее стращаться. Еще насмотритесь такого вживую.
— Благодарствую, Петр Николаич, утешили.
Шергин дернул уголком губ, усмехаясь.
— Сегодня вечером надо собраться, обсудить план действий. Предупредите Любомилова. А Никитенко и Скурлатовскому я сам сообщу.
Проводив штаб-ротмистра до порога дома, Шергин зашел в гостиную. Лизавета Дмитриевна расположилась в кресле с рукодельем, но тотчас отложила шитье, вопросительно посмотрев на постояльца. Он склонился над спинкой кресла и обнял вдову, поцеловал в розовое ушко с поддельным бриллиантом.
— Лиза…
— Петр, — со страстью выдохнула она.
— Ко мне вечером наведаются друзья, — проговорил он, спускаясь губами ниже, к полной шее Лизаветы Дмитриевны, — мы посидим немного у меня в комнате, поговорим. Их будет четверо. Они, разумеется, живоглоты, но, думаю, обойдутся чаем с вареньем. Ты же не будешь возражать?
— Ах, боже мой, — почти простонала она. — Пятеро мужчин в доме. Ведь это будет шум, топот, громкие разговоры. Папа обеспокоится. Что я скажу ему?
— Ничего, мы будем тихо. Я велю им не топать.
Он расстегнул пуговку на лифе ее платья.
— Петр… ты чудовище… Франкенштейн…
Дело сладилось через неделю, и все совершилось на удивление гладко. Доктор Деревенько, принявший живое участие в переговорах, коротко свел сестер Ново-Тихвинского монастыря и коменданта «дома особого назначения» Авдеева. Монахини, переодетые в мирское платье, приходили каждый день к воротам тюрьмы и отдавали караульным молоко, яйца, овощи для пленников. Отец Сергий оповещал Шергина о том, что поведение охраны заметно переменилось. Тюремщики помалу перестали издеваться над арестантами, больше не орали глумливо революционные песни и вообще вели себя мягче.
— По-видимому, они изумлены кротостию и незлобием пленников, — говорил священник, — их поистине христианским перенесением тягот и оскорблений. Все же, нацепив красные звезды, они остаются людьми, которых вразумляет любовь и пример ближних.
— Я бы, батюшка, — заметил Шергин, — не стал особенно надеяться на человечность тех, кем управляет стадный инстинкт. Помяните мое слово, достаточно одному из них застыдиться этой мягкости либо попасть под раздел вышестоящего начальства, как все они удвоят прежнюю наглость по отношению к пленникам.
— Не все, — покачал головой священник, — не все, даст Бог.
Оба оказались правы, и подтверждение этому обнаружилось меньше месяца спустя. Пока же, используя «вразумленность» охраны, заговорщики склонили второго помощника коменданта Петрова к роли посредника. Монахини два раза передавали ему записки для Николая, содержание которых становилось все настойчивее. Заговорщики умоляли государя не рисковать собой и наследником, дать согласие на подготовку побега, подробности которого пока держались в тайне. Однако оба раза получали в ответ устный отказ.
