— С тех пор как ты приехал сюда, это первый раз, когда тебе лень изображать болтуна, — сказала Аглая.
— Непринужденная светская болтовня тоже, знаешь ли, большое искусство, — раздраженно ответил Федор. — И потом, почему ты все время мне перечишь? Самоутверждаешься за мой счет? В конце концов знай свое место, женщина.
В глазах Аглаи появилось удивление.
— Прости, — кротко и как-то по-детски попросила она. — Я больше не буду.
— Не будешь перечить мне? — не поверил Федор.
— Не буду.
— И я могу болтать, о чем мне вздумается?
— Да.
— И ты никогда не будешь пытаться оспорить мои… слова?
— Да, — с запинкой произнесла она.
— И… мои действия? — Федор понимал, что его заносит, но не мог остановиться, испытывая границы дозволенного. В конце концов не он пригласил ее на прогулку в горы, где на много километров вокруг одни елки-палки и где не властен голос разума — здесь живут только инстинкты.
Аглая пожала печами и отвернулась лицом в сторону.
— Как хочешь.
Федор счел это необыкновенным подарком и от волнения даже не стал задумываться о причинах подобной щедрости. Но немедленно освободить подарок от упаковки ему было не под силу, — каурая кобылка на неопределенное время превратила его в чистого платоника, вынужденного лишь любоваться видами.
Ничего не сказав, в несколько приемов он поднял свое бренное тело с земли и, чувствуя себя переполненным во всех смыслах, медленно пошел в глубь леса. В нескольких метрах от него по веткам скакала темно-серая белка, во рту она держала шишку. Федору вдруг с пронзительностью подумалось, что скоро зима, когда всякая тварь сидит по берлогам и приживает детенышей. В горах заметно было увядание — жухла трава, в лесной зелени, среди берез-вековух с мозолями древесных грибов на стволах проглядывали рыжие пятна осени. И ему тоже остро захотелось иметь собственную берлогу, приживать в ней детенышей и, ни о чем не тревожась, смотреть из окна на метельные снегопады.
На обратном пути, недалеко от поляны, где Аглая возилась с поклажей, он остановился. В траве между кустами бересклета белела голая человеческая нога. Оглянувшись по сторонам, Федор подошел ближе и осторожно отвел ветки. На земле лежал мертвец, полностью обнаженный и местами поеденный. От его вида внутри Федора взбунтовался съеденный обед, и многих трудов стоило усмирить его с помощью дыхательной гимнастики.
Звуки этой борьбы привлекли внимание Аглаи.
— Стой, — страшным голосом крикнул он ей, — не подходи.
Но она уже подошла и увидела ногу.
— Лучше не смотри, — честно предупредил он.
Аглая подняла ветки кустов и надолго замерла. Федор заглянул ей через плечо.
У мертвеца отсутствовала одна нога и рука — казалось, их выдернуло из тела какой-то невероятной силой. Лицо сохранилось, но глазницы были пусты.
— Это же… — Федор прикусил язык.
Аглая быстро обернулась к нему.
— Ты его знаешь?
Не выдержав ее взгляда, Федор виновато отвернулся.
— Его Толиком звали… Мы поехали в горы вчетвером. Он пропал первой же ночью.
Аглая молчала и не сводила с него глаз.
— Ну что ты буравишь меня! — взорвался Федор. — Искали мы его. Не нашли. Как сквозь воду. Так и подумали — в реке утонул. И второго тоже… — Он осекся.
— Что тоже?
— Медведь заломал, — сдался Федор. Голос его разом поблек, стал пустым и невыразительным. — Страшенный медведь.
— А вас не тронул? — пытала Аглая.
— Нет, ушел.
Аглая в задумчивости отошла от кустов, скрывавших мертвеца.
— Это она.
— Кто? — растерянно спросил Федор.
— Она, — повторила Аглая.
Федор передернул плечами и решил замять тему:
— Думаешь, надо милицию?
— Не надо. Только хуже будет.
Аглая стала собирать сухие палые ветки и прочую земляную ветошь, забрасывая ими труп. Федор обломал соседние кусты и укрыл мертвеца зеленым саваном. Постояв немного возле импровизированного кургана, Аглая сказала:
— Идем отсюда.
Федор покачал головой.
— Бред какой-то.
Аглая отвязала лошадей, взнуздала и вывела на лесную тропку, протоптанную не то охотниками, не то лосями. Федор, забыв о том, что каждая его клеточка тянет жалобную ноту, скрепя сердце, оседлал рыжую кобылку. Аглая по-ковбойски взлетела в седло и пустила жеребца вскачь.
К вечеру следующего дня они добрались до Верхнего Ильдугема. Река к концу лета обмелела, лошади без труда перешли ее по каменистому дну, намочив ноги седоков и лишь изредка пускаясь вплавь. Федор начинал обвыкаться с верховой жизнью и с мыслью, что это не худший способ передвижения. Он даже пытался немного джигитовать для развлечения. Аглая скептически взирала на эту сомнительную акробатику и просила не мучить напрасно лошадь. По временам на Федора нападала задумчивость, он отпускал поводья, предоставляя смирной кобыле самой передвигать копыта в нужном направлении, и рассеянно оглядывал горные зубцы, вонзающиеся в небеса. В такие моменты ему становилось неуютно и хотелось без оглядки скакать назад.
— Куда влечет меня судьба? — задался он вопросом.
Его лошадь не знала ответа и прянула ушами, пренебрежительно отмахнувшись от несъедобной риторики.
— Никуда, — отозвалась Аглая. — Она просто пытается тебя догнать.
— Что, снова самобытная сельская философия? — попытался отшутиться Федор.
— Ну если несамобытная городская не может ответить ни на один вопрос, — парировала Аглая.
Он испустил долгий выдох.
— Догнать, говоришь? И перегнать?
— Твои долги — твоя судьба. Они за тобой, и она с ними. Когда она догоняет — ты видел, что бывает.
— Не понял. Поясни.
— Тот мертвец под кустом.
— Снова не понял, — набычился Федор.
— Оглянись… Вон там, где ельник у ручья.
Он нашел глазами ели, густо облепившие скалистый пригорок. На фоне темной хвойной зелени не сразу, но угадывались бурые очертания знакомой фигуры в плаще с капюшоном. Он быстро отвернулся и в легкой панике спросил:
— Да что ж ей нужно от меня?
— Тебя ведет то, чего она боится. Ей это не нравится.
Федор ударил пятками в бока лошади, гикнул и понесся вперед, навстречу выползающему из ущелья облаку.
Вечером, помешивая в котелке суп, Аглая сказала:
— Завтра дойдем до Сартынги. Оттуда, наверное, уже недалеко.
Федор лежал на спальнике у костра и считал звезды. В горах они были ближе и казались размером с мелкие яблоки. От котелка распространялся деликатесный запах: Аглая не признавала супы-концентраты, которыми запасся Федор, и творила кулинарные изыски из того, что росло под ногами. Находила корешки, травки, кромсала мясистые стебли и листья, добавляла тушенку и заправляла молитвой. На вкус было непривычно, но после первой же порции Федор понял, что никакие французские повара не смогут затмить Аглаино искусство супа-из-ничего.
