Небо только начинало светлеть, когда Темпера спустилась в холл.
В тонком белом пеньюаре поверх ночной рубашки, она в полумраке походила на привидение. Если бы кто-то из горничных увидел ее, они бы завизжали от страха, подумала Темпера с улыбкой.
Но никто из прислуги еще не проснулся, и в огромном прохладном холле стояла тишина, пропитанная ароматом лилий.
В туфельках без каблуков она проскользнула по мраморному полу. Можно было попасть в кабинет из холла, но она предпочла пройти туда через гостиную.
Шторы были задернуты, но сквозь них проникало достаточно света, чтобы различить путь.
Рубенс и Риччи, темневшие на фоне белых стен, выглядели совсем иначе, чем днем, когда они сияли всеми красками.
Обходя диваны и кресла, Темпера приблизилась к двери, ведущей в кабинет герцога. Она держала в руках картину, рассчитывая прислонить ее к серебряной чернильнице на письменном столе. Если он повернет картину обратной стороной, то сразу увидит на ней подпись.
Дверь была открыта, и она уже сделала шаг, чтобы войти, но вдруг поняла, что там кто-то есть.
Темпера застыла на месте, и сердце у нее дрогнуло, то ли от страха, то ли от радостного предвкушения.
Портьеры были раздвинуты, и она увидела, что человек, стоявший к ней спиной, это вовсе не герцог.
По тому, как он держал голову, она сразу же узнала лорда Юстаса.
Какое-то время она не могла ни двигаться, ни дышать. А потом, повернувшись на цыпочках, она опрометью бросилась из гостиной — через холл и вверх по лестнице.
Только оказавшись в своей комнате и поняв, что в безопасности, она поняла, как часто бьется у нее сердце и как она тяжело дышит.
Лорд Юстас! Она могла столкнуться с ним — а ведь она неодета! Она не сомневалась, какая бы последовала реакция, и никто не был бы виноват в этом, кроме нее самой.
Вероятно, он, как и она, не мог уснуть.
Темпера поняла, что он ушел к себе, когда вернулась мачеха и гости прощались на лестнице.
— Спокойной ночи, леди Холкомб, — сказала леди Ротли, слегка повышая голос, чтобы разбудить Темперу.
— Спокойной ночи, леди Ротли. Уверена, вы приятно провели сегодняшний вечер.
В голосе леди Холкомб прозвучала недобрая нотка, и она особенно подчеркнула слово «приятно».
— О да, конечно, — отвечала леди Ротли. — Спокойной ночи, леди Барнард.
— Спокойной ночи, милочка. Все восхищались вами сегодня. Те, кто вас не знал, спрашивали, кто вы.
— Благодарю, — отвечала леди Ротли. — Вы очень добры.
— Стараюсь, — сказала леди Барнард, и Темпера услышала, как она прошла по коридору по направлению к своей спальне.
Леди Ротли вошла к себе и, бросив накидку на кровать, подошла к зеркалу. Услышав голос герцога, Темпера задержалась в дверях.
— Спокойной ночи, Джордж, — сказал он лорду Холкомбу. — Спокойной ночи, Юстас.
— Спокойной ночи, Вельде, — отозвался лорд Юстас.
— Надеюсь, вам удобно в башне, — сказал герцог. — Обычно там сплю я, вид оттуда лучше, чем из любой другой комнаты в замке.
— Ваше гостеприимство безгранично, Вельде, — отвечал лорд Юстас. — Единственное, на что я могу пожаловаться, так это на то, что несколько одиноко.
Герцог засмеялся.
— Этот изъян я восполнить не в состоянии.
Оба рассмеялись, и вскоре их голоса доносились уже издалека, и Темпера не могла расслышать, о чем они говорят.
По какой-то причине утром лорд Юстас спустился очень рано, и ей очень повезло, что он ее не заметил.
«Вот кого мне еще следует избегать», — подумалось ей.
Темпера легла в постель, но заснуть так и не могла.
* * *
Все утро Темпера ломала голову над тем, как бы положить картину на стол герцогу.
Она опасалась, что если ее увидит полковник Анструзер, то непременно спросит, что она тут делает, а ей очень не хотелось, чтобы кто-то узнал, что она написала эту картину и пообещала ее герцогу.
В душе она была уверена, что герцог поймет ее чувства и не станет говорить о картине с управляющим и, уж конечно, с другими гостями.
Никаких оснований так думать не было, а вот уверенность, что герцог понимает ее чувства и уважает их, почему-то была.
Утром навалилось много дел. У одного из платьев мачехи отпоролся подол, а на самой дорогой и нарядной модели Люсиль появилось пятно.
Удалять его пришлось очень осторожно, чтобы не пострадал цвет, и на это у Темперы ушло много времени, гораздо больше, чем на то, чтобы подшить подол.
Утром леди Ротли была невыспавшаяся и капризничала. Она всегда была ленива, физические упражнения для нее ограничивались танцами и неспешными прогулками по газону. Она не привыкла ложиться поздно, как было принято на юге Франции.
— А может, сегодня и не вставать? — полувопросительным тоном проговорила она, позавтракав.
Темпера посмотрела на нее с ужасом.
— Как тебе могло такое прийти в голову, матушка? Ты же знаешь, нам дорог каждый час, каждая минута! А к тому же я узнала, что сегодня здесь будет ланч.
— Ну конечно, — воскликнула леди Ротли. — И граф приедет! Он мне вчера говорил. Это прекрасно. Я чувствую себя уже лучше. Я приму ванну, Темпера, а потом ты меня причешешь и сделаешь настоящей красавицей.
— Что за граф? — спросила Темпера. — Мы уже не раз говорили о нем, но ты так и не назвала его имени.
— У него ужасная фамилия! Я с трудом могу ее выговорить, — отвечала леди Ротли. — Караваджио! Граф Винченцо Караваджио. Боже, ну и имечко!
— Ты уверена? — спросила Темпера.
— Разумеется, уверена.
— Но Винченцо Караваджио был другом отца.
— Знаю. Он мне сам говорил.
— Но послушай, матушка, мы с ним встречались. Не сболтни лишнего в разговоре с ним.
— Ты вряд ли произвела на него впечатление. Он ни разу о тебе не упомянул, хотя говорил о твоем отце. Вероятно, у них были общие интересы.
— Ну еще бы! — нетерпеливо перебила ее Темпера. — Разве ты не слышала, что у графа Винченцо Караваджио одно из самых знаменитых собраний скульптуры в Италии? Вилла Караваджио неподалеку от Рима почти так же известна, как вилла Боргезе, и папа часто о ней говорил.
— Меня не интересуют его коллекции, и если ты начнешь описывать мне какие-нибудь статуи, я с ума сойду! Меня интересует граф. Если бы ты только знала, какие прелестные вещи он говорит своим чудным, музыкальным голосом!
— Послушай, матушка, — взмолилась Темпера. — Я слышала папины рассказы о графе с самого детства. Я знаю, что он рано женился и был очень несчастлив в браке. Он вдовеет уже десять или пятнадцать лет, и я уверена, у него и в мыслях нет снова жениться.
