Анжелика помедлила в нерешительности, затем очень осторожно приблизилась, прижимаясь к стене. Вокруг царила полная тишина. Один человек говорил, а другой иногда возражал, и она убедилась, что их было только двое.
Голос был красив.
«Очень ученый человек.
Я прочел только предисловие к твоей книге, между тем оно позволило мне догадаться о твоем намерении, и ничто, ничто, разумеется, не может быть более приятно, чем в поиске правды обрести подлинного союзника подобного тебе, в высшей степени приверженца истины. Действительно жаль, что столь редки те, кто преданы правде, а не следуют по пути извращенной философии».
— Не было ли это чересчур смелым высказыванием? — прервал собеседник. — Тот, кому он писал, рискует почувствовать себя под прицелом этого слова — «извращенной».
Раздался взрыв смеха, который окончательно убедил Анжелику в том, что разговаривали Жоффрей и их нынешний гость, Фабрицио Контарини.
Поскольку молодая графиня уже видела их — удаляющимися, как она решила, в сторону лаборатории, — то сейчас не сразу узнала голоса этих невидимых собеседников, отражавшиеся тихим эхом. По правде говоря, за все время замужества ей редко случалось разговаривать с супругом вне обычного шума светских бесед, но даже тогда вокруг них всегда находились лакеи и служанки.
В этот час, когда все вокруг словно замерло — даже птицы смолкли в листве, — голос мужа приобрел такое странное, необычное звучание, что Анжелика не узнала его, ее вдруг охватила уверенность, что говорит иностранец… Но после этого взрыва смеха не осталось никаких сомнений — это был действительно Жоффрей де Пейрак.
И чему она удивляется? Ведь она никогда не задумывалась, где его личные апартаменты. Значит, они находились здесь, наверху, так же как и кабинеты для деловых бумаг и корреспонденции. Машинально Анжелика слушала объяснения, которые давал ее муж по поводу прочитанного письма.
Он говорил, что речь шла о послании, написанном более пятидесяти лет назад, в августе 1597 года, великим астрономом Галилеем его немецкому коллеге Иоганну Кеплеру.
— Утверждения его так же опасны и в наше время, — заметил венецианский гость.
— Я согласен с вами.
— Как Галилей мог так доверяться ему в столь животрепещущих вопросах?
— Он убеждал обнаружить истину, суть вещей, механизм Вселенной.
— О! Какая неосторожность — утверждать это подобным образом. Я словно наяву вижу — прошли годы, и вот он, старик, стоит на коленях в белой рубахе перед этими бородатыми кардиналами и произносит ужасные слова отречения: «Я, Галилео Галилей, перед этим судом и коленопреклоненный перед вами, отрекаюсь и проклинаю всем сердцем искренне и с единой верой без притворства все ошибки и ереси вышеуказанные…»
— Мое сердце разрывается при мысли о перенесенном им унижении.
Время от времени они говорили по-итальянски или на латыни, приводя цитаты. Анжелика сожалела об этом, так как Фабрицио умел очень живо говорить по-французски о вещах, которые его увлекали:
— Это письмо просто безумие!.. Пройдет три года, и Джордано Бруно в Риме взойдет на костер и сгорит заживо из-за тех же убеждений, что и Галилей: за поддержку теорий Коперника и недоверие к Аристотелю. Конечно, он попал в пасть волку… Но как можно жить в вечном сомнении по отношению ко всему в вопросе истины… истины мироздания
[49]
!
Анжелика услышала вопрос, заданный Жоффреем по-французски тоном любезного приглашения.
— Не согласитесь ли вы встретиться со мной вечером наверху, чтобы обрести дух Галилея?
Последовало молчание, в котором растворилось все волнение, живущее в венецианце.
Затем он произнес:
— О да… Комната с золотым замком.
Эти слова, сказанные шепотом, так встревожили Анжелику, что в течение нескольких минут она сомневалась, все ли правильно расслышала и что это ей не приснилось и не привиделось.
Становилось жарко. Она должна была или уйти, или сосредоточить свое внимание, чтобы снова уловить нить беседы. Анжелика опять услышала слово «золото», но смысл его был иным.
— Золото Тулузы
[50]
, — говорил Фабрицио, — мы знаем, что оно проклято, но, несмотря на это, оно все равно околдовывает. Все, кто узнал этот город, не в силах его забыть или возненавидеть. Это идол. Он принадлежит только себе самому. Это твердыня. И именно здесь, под ее внешней беззаботностью, зародилась и утвердилась та самая инквизиция
[51]
, что истребила ваших Добрых Людей
[52]
. Она расправилась с ними с пылающей непримиримостью… Я повторяю — пылающей!.. Сколько костров!.. Мы говорили о Бруно в Риме. Но и сорока лет не прошло, как здесь сожгли Джулио Чезаре, знаменитого Ванини
[53]
.
— Кстати, и чего ради он упорствовал в отрицании бессмертия души? — сказал Жоффрей.
— Никто не может молчать, когда правда кажется слишком очевидной!
И Анжелика с удивлением услышала, как оба снова рассмеялись, легко, как будто их развеселило совпадение мыслей.
— В свою очередь я советую вам быть осторожным, Фабрицио, — сказал Жоффрей. — Если это случилось с Ванини после издания книги «Амфитеатр вечного провидения», то с вашей стороны было бы наивностью пытаться оправдаться перед судьями трибунала инквизиции. Лучше бы вам не делать рискованных шагов, так явно выражая свое одобрение.
— Ба! Здесь, под вашей крышей, я чувствую себя в безопасности.
— В любом дворце есть уши шпионов.
От этих слов мужа у Анжелики замерло сердце. Он подозревал чье-то присутствие?! Она не смела пошевелиться. Малейшее движение, шорох платья могло быть услышано, так как наступила полная тишина. Внезапно она почувствовала себя перенесенной волшебным образом в иной, неизвестный, необитаемый мир, населенный лишь болтливыми духами.
