Снова воцарилось молчание.
— Дворец Веселой Науки! — мечтательно пробормотал Фабрицио Контарини. — Вы меня искушаете. Это правда! Дышать тем воздухом свободы, который проясняет мой разум, но все же… я сомневаюсь…
Снова молчание.
— Что же вас смущает? — спросил Жоффрей де Пейрак с легкой иронией.
— Женщины здесь слишком прекрасны. И хозяин чересчур… обаятелен. Это бы пагубно отразилось на моей чувствительной натуре.
— Но, Фабрицио, вы часто оказывали мне честь и удовольствие приезжать на долгое время, и я не припомню, чтобы ваша чувствительная натура страдала.
Контарини молчал. Молодая женщина прижалась к стене, желая слиться с ней и стараясь не дышать. Анжелика стояла в лучах солнца, и ей казалось, что она в храме, где происходит некое древнее таинство. Голоса сковывали ее и в то же время поддерживали в напряженном ожидании тревожных, удивительных разоблачений.
— То есть… я имею в виду, что на этот раз…
— На этот раз?
— Я почувствовал здесь нечто новое… вернее, небывалое… вернее, необычное! Та легкость, которую вы сумели создать в своем доме, заставляла забыть гнет невыносимых законов. Одним словом… я верил, что распознал дух Веселой Науки, царивший здесь когда-то… а сейчас все изменилось…
— О! Неужели?
Голос Жоффрея звучал удивленно, но, казалось, он скорее забавляется.
— Объяснитесь.
Анжелика услышала, как граф с шумом отодвинул свое кресло, и поняла, что муж, должно быть, забросил ноги на край стола, как он иногда позволял себе. Она считала такое поведение слишком бесцеремонным для дворянина и больше подходящим военному. Впервые она спросила себя, не щадил ли он таким образом больную ногу, когда был вынужден слушать длинную речь. Она сама, долго оставаясь неподвижной, чувствовала себя словно окаменевшей.
— Конечно, событие было грандиозное, — помедлив, объяснил Фабрицио. — Однако я не сомневался, зная вас… или полагая, что знаю вас, что это решение никак не повлияло на ваше глубокое убеждение, будто институт брака лучше всего подходит для того, чтобы убивать любовь. И я не сомневался ни минуты, что вы согласились принять столь серьезное решение, которое потрясло жителей не только вашей провинции, но и людей за ее пределами, потому что оно не основывается… по крайней мере, я надеюсь…
Фабрицио замолчал в нерешительности, и Анжелика представила себе выражение лица мужа, когда он побуждал гостя продолжать или, напротив, подумать и найти более точное слово для выражения своей мысли.
— Простите меня, — заговорил венецианец, — если я случайно вторгаюсь в ту область тайных страстей, идти на встречу с которыми каждый человек волен… вправе… нас многое лишает свободы…
— К чему вы ведете? — спросил Жоффрей.
— Я хочу сказать, что ваш брак никого не обманул, он утешил сердца и успокоил завистников. По всей видимости, это не было с вашей стороны ничем иным, как союзом правителя с иностранной принцессой для того, чтобы добавить территорию к землям, которыми он владеет.
— Действительно! И настолько выгодным союзом, что вы и представить не можете. Отличная сделка!
— Жоффрей, мой друг, вы рассуждаете цинично.
— Неужели?! Вы — слишком близкий и старый друг, чтобы я захотел скрывать от вас что-либо в таком деле, коль скоро оно так вас интересует. Но я по-прежнему не понимаю, что же такого нового моя женитьба привнесла в отель Веселой Науки и что так расстраивает вас? И даже больше, отвращает от моего дома?
— Сам объект этого события, столь прелестный. И мне показалось, случилось нечто, из-за чего участница этого события не находится там, где ей предписано… по крайней мере, по обычаю.
— О! Что вы, она, напротив, на своем месте, — воскликнул граф и внезапно сардонически рассмеялся.
В этот миг Анжелика с ужасом осознала, что эти мужчины, обмениваясь мнениями и откровенными признаниями в спокойствии ленивого дня и не подозревая, что их подслушивают, — ГОВОРЯТ О НЕЙ!
И она очутилась в прохладных сумерках своих комнат, не помня, как стремительно летела и скользила по длинной лестнице.
«Вот так!.. Так не должно было закончиться», — думала Анжелика, глядя на свои руки, словно она могла прочитать по ладони какой-то непоправимый приговор.
Оказывается, она не в силах слушать, что сказал бы о ней муж, не подозревающий о ее присутствии… Что бы это значило?
Чего она боялась?
Был ли он тем самым Жилем де Рецем, затаившимся в своем замке и ожидающим часа заполучить ее, как покорную безропотную добычу?
Тайна почти открылась ей, но она убежала.
Нет! Она не желала ничего знать. Еще нет… Какую правду или какую ложь она узнала бы, будь у нее мужество остаться там? Сердце ее колотилось.
Если ей не хватило сил выслушать слова, которые помогли бы выяснить правду об этом человеке, означало ли это, что она уже утратила свою волю и попала под его влияние, в его власть?
«Это отучит тебя подслушивать под дверью!» — мрачно говорила она себе.
Самым отвратительным в их рассуждениях было то, что и тот, и другой или же оба сразу цитировали советы этого Макиавелли по поводу успеха, удачи, которую тот сравнивал с женщиной и советовал использовать для ее завоевания такие испытанные методы, как сначала обман, а затем порабощение.
И даже если речь шла только об обсуждении между учеными одного из этих невыносимых философов прошлого века, она чувствовала себя оскорбленной, и это ее раздражало.
«Это будет тебе наукой! Это будет тебе наукой!» — сердито твердила она.
Ей снова захотелось убежать…
Порой ее охватывало невыносимое беспокойство, и тогда она думала о том, чтобы укрыться в домике на Гаронне, где она провела первую ночь, как будто это могло положить конец безвыходной ситуации.
Но сегодня, несмотря на это поразительное происшествие, она странным образом почувствовала в себе силы остаться. И причина тому — обязательства перед несчастным Фабрицио Контарини, которому всюду угрожала опасность быть сожженным заживо из-за его работ. Анжелика не могла так обидеть его — без веских причин, будучи хозяйкой дома, исчезнуть, сбежать, несмотря на удручающие подозрения, которые он поселил в ней.
* * *
Голос, донесшийся из сада, привлек ее внимание.
Садовник-мориск оставил на парапете, как он это делал каждый день, букет только что срезанных цветов и сказал, что во дворце Веселой Науки появились гости. Анжелика толком не смогла бы объяснить, на каком языке они разговаривали: скорее это была смесь арабского и испанского.
Она побежала в конец террасы, выглянула во двор и услышала приветствия в честь прибывших экипажей и всадников, в которых она узнала свиту архиепископа. Он, в своем фиолетовом облачении, уже преодолел два пролета ступеней и стоял наверху лестницы.
