— Отомсти мне, — прошептала она.
Он вздрогнул и тоже улыбнулся:
— О! Ты больше женщина, чем я думал. Не дразните меня! Вы еще запросите пощады, обольстительный противник!
И с этого мгновения Анжелика перестала принадлежать себе. Губы, которые уже однажды опьянили ее, снова ввергли в вихрь неведомых ощущений, воспоминание о которых оставило в ее теле неясную тоску. Все пробуждалось в ней в ожидании высшего блаженства, которое уже ничто не могло остановить, постепенно оно достигло такой остроты, что Анжелика испугалась.
Едва дыша, она отстранялась, пыталась ускользнуть от его ласковых рук, каждое движение которых погружало ее в неведомое доселе наслаждение, и, возвращаясь из окутывающей ее неги, она видела перед собой звездное небо, туманную долину, где серебряной лентой струилась Гаронна. Совершенное тело Анжелики было создано для любви. Его желания стали неожиданным откровением и потрясли ее; она чувствовала себя подавленной, поверженной в этой жестокой борьбе с самой собой. Гораздо позже, уже умудренная опытом, она смогла оценить, насколько Жоффрей де Пейрак был терпелив, сдерживая силу своей страсти, покоряя ее.
Она почти не осознавала, как он раздел ее и положил на постель. С неутомимым терпением он привлекал ее к себе, а она с каждым разом становилась все более и более покорной, страстной, умоляющей, и в ее взгляде светилось желание. Она то ускользала, то приникала к нему, но когда блаженство, с которым она не могла совладать, достигло своего апогея, внезапная истома разлилась по ее телу. Анжелике казалось, что в сладостной неге, охватившей ее, смешались чудесное и требовательное возбуждение, всякая стыдливость была отброшена, она отдавалась самым смелым ласкам и, закрыв глаза, позволила себе плыть в чувственном потоке. Анжелика не воспротивилась боли, потому что каждая частичка ее тела яростно желала быть завоеванной. Когда они слились в любовном порыве, она не закричала, а лишь широко распахнула свои зеленые глаза, в которых отразились звезды весеннего неба.
— Уже! — прошептала Анжелика.
Растянувшись на кровати, она постепенно приходила в себя. Мягкая индийская шаль защищала ее разгоряченное тело от свежего ночного воздуха. Она смотрела на Жоффрея, и его тело казалось очень темным в лунном свете. Он налил в бокалы охлажденное вино и рассмеялся.
— Не спешите, моя милая! Вы еще слишком невинны, чтобы я мог продолжить урок. Придет время и для долгих наслаждений. А пока выпьем! Ведь мы оба славно потрудились этим вечером и заслуживаем награды.
Он приобнял Анжелику; она пила вино и с инстинктивным кокетством преувеличивала свою усталость и свою слабость, чтобы прижаться к мужу.
Она без стеснения упивалась счастьем того, что этот мужчина, пресыщенный любовью и познавший множество женщин, сумел оценить ценность дара, который она только что преподнесла ему.
Жоффрей скрывал юношескую радость под шуточными фразами, но проницательная Анжелика почувствовала, что обрела над ним власть. Конечно, она не станет злоупотреблять этим. Она будет его пылко любить, подарит ему детей и будет жить с ним счастливо под небом Тулузы!
Она подняла к нему свое прелестное лицо и подарила улыбку, всю силу обольщения которой она еще не знала, но именно в этот миг родилась на свет и расцвела новая Анжелика.
Ослепленный, граф закрыл глаза, и когда он снова посмотрел на Анжелику, то увидел на очаровательном лице тревогу.
— Шевалье де Жермонтаз, — прошептала она. — О Жоффрей! Я забыла. Вы убили племянника архиепископа!
Он ласково успокоил ее:
— Не думайте об этом. Он сам это заслужил, ведь были свидетели. Никто не вправе меня осудить. Сам архиепископ благородного происхождения, и ему остается только смириться. Бог мой! Моя дорогая, — прошептал он, — ваше тело еще более совершенно, чем я думал.
Пальцем он очертил ее белый упругий живот. Она улыбнулась и блаженно вздохнула. Ей всегда говорили, что мужчины после любовных утех становятся грубыми и безразличными…
Решительно, Жоффрей нисколько не походил на других мужчин. Он прилег с ней рядом на постель, и она услышала его тихий смех.
— Я представляю себе, что епископ сейчас смотрит с высоты своей башни на дворец Веселой Науки и обрекает меня на адовы муки за мою распущенную жизнь. Если бы он знал, что в это самое время я вкушаю плоды «греховных наслаждений» с моей собственной женой, союз с которой он сам благословил!..
— Вы неисправимы. Он прав, что смотрит на вас с подозрением, ведь если есть два способа что-либо сделать, вы обязательно придумаете третий. Так, вы могли бы или совершить адюльтер, или благоразумно исполнять свой супружеский долг. Но нет! Надо было так обставить свою брачную ночь, чтобы я чувствовала себя грешницей в ваших объятиях.
— Очень приятное чувство, не правда ли?
— Замолчите! Вы дьявол! Признайтесь, Жоффрей, что если вы легко выпутались, то большая часть ваших гостей этим вечером не смогут похвастаться тем же! С какой ловкостью вы их вовлекли в то, что монсеньор называет распутством… Я не уверена, что вы человек… безопасный!..
— А вы, Анжелика, вы восхитительная обнаженная аббатиса! И я не сомневаюсь, что в ваших объятиях моя душа заслужит прощение! Давайте не будем отвергать наслаждения, которые дарит нам жизнь. У многих народов другие обычаи, и при этом они не менее великодушны и счастливы. Часто под нашей прекрасной одеждой скрывается грубость сердец и невежество мыслей, а я мечтаю увидеть, к своему удовольствию, что мужчины и женщины станут более благородными и прославят Францию своим изяществом. Я рад этому, потому что люблю женщин, как и все прекрасное. Нет, Анжелика, сокровище мое, я не испытываю угрызений совести, и я не пойду на исповедь!..
* * *
Анжелика расцвела. Раньше в плену своего тела она была словно бутон розы, которому капля мавританской крови придавала яркую чувственность.
Все дни, пока продолжались празднества Суда любви, Анжелике казалось, что она перенеслась в новый мир, полный восхитительных открытий. Все остальное исчезло, и жизнь остановилась.
С каждым днем она влюблялась все сильнее. Ее кожа порозовела, ее смех стал дерзким. Каждую ночь Жоффрей де Пейрак находил ее более жадной, более требовательной до ласк, а ее внезапные отказы молодой Дианы, когда он хотел ее приучить к новым фантазиям, быстро сменялись доверием и задором.
Их гости, казалось, жили в той же расслабленной и легкой атмосфере.
Отчасти они были обязаны этим чудесной способности графа де Пейрака не забывать ни одной мелочи, заботясь о комфорте и увеселениях гостей. Он был повсюду, с виду непринужденный, но Анжелика чувствовала, что он думает только о ней, поет только для нее. Иногда, когда его черные глаза встречались с дерзким взглядом какой-нибудь кокетки, которая спрашивала его совета о премудростях карты Страны Нежности, ее охватывала ревность, Анжелика прислушивалась, но должна была признать, что муж безупречно выходил из таких поединков с помощью одной из умелых острот, завуалированной комплиментами, которыми он владел в совершенстве.
