В конфликте французского короля с тулузским графом сталкиваются, таким образом, исторически сложившиеся потенциалы: «помазанник Божий», олицетворявший единую Францию, — и гордец из Лангедока, чья родословная древнее родословной стремящегося во что бы то ни стало утвердиться монарха. С одной стороны — чрезмерно раздраженный своей полной лишений (и в этом парадокс!) жизнью король, с другой — самый влиятельный и богатый человек в Лангедоке.
Незадолго до торжеств по случаю бракосочетания Луи XIV «посетил и усмирил главные города Прованса… выбивая последних членов Фронды!»
[157]
. И в то же время, когда «все подданные Луи, независимо от приверженности к той или иной церкви, объединились в верноподданническом порыве… слышен был лишь один диссонанс: некий Пьер де Бертье, епископ Монтобана, нападал на протестантов Гианны и Лангедока и предлагал королю принять жесткие меры к так называемой реформистской религии»
[158]
.
«Великий Лангедокский Хромой» — Жоффрей де Пейрак, изуродованный в детстве религиозными фанатиками, не только позволяет себе смерить короля «надменным взглядом, словно это был какой-то незнакомец», но и пререкается с архиепископом Тулузы. Эти стычки исполнены обоюдной ненависти, которая берет начало в Альбигойских войнах.
Вместе с героиней романа мы погружаемся в самобытную атмосферу французского Юга: начиная с той театральности, с которой обставлено бракосочетание супругов де Пейрак — от средневекового обычая «свадьбы по доверенности» до массового действа на улицах Тулузы.
Название дворца Пейрака — отель Веселой Науки, — как мы видели, берет начало в XIV веке.
Назвав Анжелику де Сансе своей избранницей и получая в качестве приданного ее рудник, Жоффрей видит в ней владелицу земельной собственности, подобную уважаемым женщинам Южной Франции эпохи рыцарства. К тому же Анжелика — пуатевенка, а в наречии, на котором говорят пуатевенские крестьяне, есть элементы провансальского языка. Таким образом, выбор его не случаен. Как не случайны и имена детей супругов Пейрак. Старший назван Флоримоном, поскольку он родился в разгар праздников по случаю присуждения премий Тулузской Цветочной Академии — Académie des Jeux Floraux — как она, эта литературная академия, называется и по сей день. (Победителям в конкурсах — «Цветочных играх» — выдаются в качестве премий «Золотая фиалка», «Серебряный шиповник», «Серебряные ноготки».) Младший сын Анжелики и Жоффрея окрещен Кантором в память о лангедокском трубадуре Канторе де Мармоне.
Разговоры за столом графа Пейрака содержательны, разнообразны и по-южному темпераментны — настроение участников быстро меняется. Вот только что Жоффрей кричал архиепископу: «Вы — захватчик! Северянин!» — но уже в следующую минуту гости разражаются смехом от странной фразы хозяина: «Что вы делаете за моим столом?», которая то ли продолжает его гневную тираду, то ли представляет собою уже призыв к самому себе остепениться. Точность этой детали подтверждает свидетельство Ильи Эренбурга: «Не раз во Франции мне приходилось наблюдать, как среди спора, принимавшего драматический характер, кто-нибудь отпускал шутку, и сразу обстановка менялась»
[159]
.
Человек, побывавший в самых разных краях, владеющий многими языками, ученый, практикующий в собственной лаборатории, где им сделаны некоторые открытия в области математики, физики, химии, предприниматель-горнопромышленник и металлург, знаток поэзии, поэт и певец, фехтовальщик и наездник, сердечный и великодушный — Пейрак, кажется, предстает как некий идеал. В любви он изыскан, и это, несмотря на увечья, возвышает его над окружающими. Но утонченность, сердечность и великодушие сложно переплетаются в его характере с заносчивостью, дворянским высокомерием, индивидуализмом, граничащим порою с жестокостью. Такие противоречия позволяют авторам уйти от схематичности образа, и мы начинаем верить, что положительные качества де Пейрака вполне доступны земному человеку, хотя, конечно, это человек незаурядный.
Насколько прост такой человек в повседневной жизни, а именно в супружеской? Легко ли, выражаясь проще, любить такого мужа? Ответ напрашивается сам собой — разумеется, отрицательный: нет, не просто, нет, не легко. Хотя… не любить его невозможно. И это, еще одно, противоречие уже само по себе требует от Анжелики ума, гибкости, духовной верности Жоффрею.
Годы супружества сближают Анжелику с мужем и его окружением. На бракосочетании короля она отмечает, что речь окружающих, не окрашенная южным акцентом, кажется ей странной. Она уже вполне чувствует себя аквитанкой, и это ощущение позволяет ей в минуту опасности воскликнуть: «Ко мне, гасконцы, спасите меня от северян!» Ее призыва оказывается достаточно, чтобы два дворянина, обнажив шпаги, бросились — не больше, не меньше — на родного брата самого короля! Что это? Незнание авторами этикета, вольное обращение с историей — или более глубокое следование исторической правде, чем можно предположить на первый взгляд? Думаю, что — последнее.
Гасконцы де Лозен и д'Андижос врываются в комнату, где Месье (так принято при дворе называть брата короля) вознамерился прикончить отравленную им Анжелику, не потому, что они плохо воспитаны, не потому, что авторы приносят достоверность в жертву развлекательности, а потому, что, не вступись они за землячку, на них падет проклятие их предков — катаров: предав сестру-южанку, они будут отвержены в мир Сатаны и навлекут кару на весь свой род. А такая угроза пострашней угроз, которые могут пустить в ход какие-то выскочки — Бурбоны! Да-да, именно выскочки по сравнению с гасконцами — потомками басков и вестготов (визиготов), родину которых в 602 году франки присоединили к Аквитании…
По этой же причине председатель суда Массно, будучи в более чем недружелюбных отношениях с графом Тулузы, прочитав обвинительный приговор, посылающий де Пейрака на костер, внезапно закрывает глаза рукой и обращается к осужденному со словами покаяния на провансальском языке: «Прости, брат мой, прощай, земляк!»
Польский критик Данута Карч, отмечая, что «со времен Дюма роман плаща и шпаги не переживал столь ошеломительной карьеры»
[160]
, высказывает предположение, что «более тщательный анализ… родословной цикла приключений Анжелики нашел бы другие объяснения его массовой популярности, чем только увлеченность потребителей кича»
[161]
.
Как видно из приведенного выше «анализа родословной» романа Голон, все изящество и галантность Аквитании, которые хотел возродить в своем отеле Веселой Науки Великий Лангедокский Хромой, стали исходной позицией авторов при выборе стилистики произведения. Рассказ о потомке древних графов Тулузы, исповедовавшем принципы провансальской культуры, авторы ведут в соответствии с законами этой самой культуры, в духе порожденной ею куртуазной литературы.
