- Не, погоди, - подал голос любитель селедки, - а
сплясать? Она же сплясать обещала. На столе. Не выпускай ее на хрен, пока не
спляшет и не споет.
Околович царственным жестом остановил обмен репликами. Чем
сильнее он напивался, тем чаще вспоминал свое артистическое прошлое. Речь его
лилась свободно и звучала выспренно, как монолог в плохой пьесе.
- Ты посмела упрекнуть меня в том, что я живу на твои
деньги, - начал он трагическим тоном и вдруг сорвался на отвратительный,
режущий ухо визг: - А ты сама за чей счет живешь? Ты думаешь, я не знаю, откуда
у тебя квартира? Ты готова спать со всеми подряд, только бы они платили деньги.
Сколько раз ты ложилась под того толстого волосатого ублюдка, с которым я тебя
видел? Сто раз? Двести? Тысячу? Сколько раз ты ему давала, пока он не купил
тебе квартиру? Ты не просто шлюха, я шлюх уважаю, потому что они честные, а ты
гораздо хуже, потому что спишь со всеми подряд, а прикидываешься святошей. И не
смей говорить, что ты меня любишь. Мне не нужна любовь такой грязной лживой
твари, как ты.
- А че, она правда такая? - заинтересованно спросил
толстопалый. - Точно, что всем дает? Слышь, ты, синеглазка, а нас уважишь?
- Хорошая мысль, - подхватил битый, - она девка
справная, жопа, сиськи все на месте...
Светлане казалось, что она спит и видит дурной сон. Не может
же это происходить на самом деле! Трое чудовищных пьяных мужиков обсуждают, а
не переспать ли им с ней, а рядом стоит Володя, ее любовь, ее сокровище, ее
единственный Володя, и не просто слушает весь этот бред, а явно получает
удовольствие. Он не пытается их остановить, защитить ее, он только подливает
масла в огонь. Ощущение нереальности происходящего было таким сильным, что
Светлана даже пошевелиться не могла, она будто приросла к полу, переводя
растерянный взгляд с Околовича на его приятелей. Понимала, что надо уйти, да не
просто уйти - бежать отсюда без оглядки, но она отчего-то была уверена, что
если уйдет сейчас, то потеряет Володю окончательно. Ее уход будет равен
признанию собственного бессилия, ее поражения. Она уже не сможет вернуться, а
Володя так и будет пить, пока не умрет. Надо остановить его, надо заставить его
одуматься, вынырнуть из глубины пьяного куража и увидеть, что перед ним стоит
она, Светлана, его единственная надежда и опора, которую он в угаре пытается
сломать и уничтожить.
- Володенька! - Она схватила его за руку, умоляюще
заглянула в глаза. Володенька, милый, уйдем отсюда, пожалуйста. Они пьяны, они
не соображают, что говорят, но я не сержусь, я все понимаю. Ты прости меня, я
как бы лишнего наговорила, я на самом деле так не думаю насчет денег, мне не
жалко, бери все, что у меня есть, только пойдем со мной, хорошо? Давай поедем
ко мне, я тебя уложу, ты поспишь, уже поздно, уже первый час ночи, пора спать,
пусть они здесь остаются. а мы уйдем. А завтра мы пойдем погулять, проветримся,
отдохнем. Может быть, завтра уже деньги принесут...
Она снова начала его уговаривать как маленького, обычно это
помогало, после долгих уговоров Околович обмякал и становился послушным. Но
сегодня все было не так, как раньше.
- Не смей меня трогать! Я тебе сказал, мне твоя любовь
не нужна! Ты лживая грязная шлюха, ты все врешь, я никогда не жил за твой счет,
я у тебя ни копейки не взял! Ты сама мне давала деньги, тебе это нравилось - ты
и давала. А я хоть раз у тебя попросил? Ты повисла на моей шее, все шляешься
сюда, все пристаешь ко мне, в постель ко мне лезешь! Тебе не нравится, как я
живу? Очень хорошо, прекрасно! И не ходи сюда больше, чтоб я тебя здесь не
видел! Дура деревенская!
Он отбросил ее руку и тут же размахнулся и ударил Светлану.
От удара она отлетела назад и ударилась спиной о косяк. Все дальнейшее она
помнила на удивление отчетливо, потому что не было ни страха, ни боли, которые
делают сознание мутным. Было только странное, неведомое ей раньше ощущение
полного безразличия и опустошения.
* * *
Изображение на телевизионном экране дрожало и прыгало, Сурин
видел, что материал снят непрофессионально. Но это, в конце концов, не
художественный фильм, здесь не важно, как снято, а важно - что именно. Рубцов
запретил смотреть кассеты, которые будут найдены у Ярового, велел сразу
принести ему. Но Сурин и не подумал в этот раз свято выполнять приказ хозяина.
Просто удивительно, откуда у Рубцова это глубочайшее убеждение в том, что никто
и никогда не посмеет его ослушаться!
Василий Никанорович смотрел кассеты не из любопытства. Ему
было совсем неинтересно разглядывать голую любовницу Рубцова, которая, на его
вкус, была слишком худа. И уж тем более неинтересно ему было смотреть на
семейные сцены, где Яровые и их родственники и знакомые веселились на
загородных пикниках или в ресторанах. Ему хотелось знать, действительно ли
этому пацану Яровому удалось снять тот момент, когда он, Сурин, получал от
Рубцова деньги. Сурин хотел знать точно, во имя чего рисковал. Если такая
запись на кассете есть, то все было не напрасно, и это как-то смягчало ужас от
содеянного.
Он просмотрел уже все кассеты, а той сцены так и не увидел.
Зато увидел лицо бригадира ульяновских ребят и его охранника. Бригадир о чем-то
разговаривал с Рубцовым, потом долго и тщательно пересчитывал деньги, которые
Рубцов достал из своего "дипломата". Вот они пожали друг другу руки,
бригадир уходит. Это было в субботу, около трех часов дня. Сурин приходил тоже
в субботу, в половине пятого, но следующая запись на кассете сделана уже в
воскресенье, вот и дата в углу экрана. Выходит, на этих кассетах есть компра
только на самого Рубцова, а Сурин тут вообще ни при чем. Так во имя чего же он
грех на душу взял? Для чего пережил несколько бессонных ночей и эти страшные
минуты в квартире у Ярового? Только для того, чтобы в очередной раз прикрыть
задницу своему хозяину?
Сурин вдруг явственно представил себе, что было бы, если бы
он выполнил приказ Рубцова и не посмотрел, что записано на кассетах. Рубцов
сказал бы ему, что получение Суриным ежемесячной зарплаты запечатлено на
пленке, и если он, Василий, будет плохо себя вести и не сможет должным образом
обеспечивать безопасность Рубцова, то вместе с Рубцовым, случись что, и
загремит, поскольку кассетку-то найдут. Непременно найдут, ибо уничтожать ее
Роман Дмитриевич не намерен именно в целях поддержания тонуса друга Васи, дабы
у того не возникло неправильного стремления схалтурить и плохо выполнить
какую-нибудь очередную просьбу-приказ Рубцова. И Василий, дрожа от страха,
будет покорно подниматься на задние лапки и делать что прикажут. Конечно, Сурин
и без того будет делать все, что Рубцов велит, иначе денег не заработает, но
одно дело - за деньги, и совсем другое - за страх. Он отдаст Рубцову кассеты, пусть
делает с ними что хочет, и пусть говорит что хочет, только Василий Никанорович
будет точно знать, что никто никогда не докажет его связи с Романом
Дмитриевичем Рубцовым.
Глава 22
"Надо купить новую тушь, - подумала Настя, водя длинной
кисточкой по ресницам, - эта уже совсем засохла. И точилку для карандаша, а то
вместо тонкой стрелки у меня получается непонятно что".
