Однако стоило мне положить телефонную трубку, как любовь, доверие и тоска вновь нахлынули с прежней силой, и я решила, что, несмотря ни на что, сдержу наш уговор о встрече десятого октября. Я никогда не верила в сверхъестественное и, глядя на вещи ретроспективно, была уверена, что появление призрака горничной — всего лишь оптический обман вроде толкуемых в религиозном духе размытых ликов на коре дерева или грязном стекле. Все разговоры о голодных призраках звучали нагромождением суеверий, и страшилась я только того, что Гаки-сан может не оказаться в условленном месте.
Конец сентября застал меня в жаркой, душной, кишащей насекомыми Новой Гвинее; по заказу японского «Вог» я работала над статьей «Мода у каннибалов», что включало в себя блуждания в обществе фотографа и переводчика по более или менее соприкоснувшимся с цивилизацией джунглям и интервьюирование полудиких вождей, щитками прикрывающих пенисы и красующихся в головных уборах с перьями, а также сногсшибательных величественных женщин с продетыми в ноздри полированными костями гиены и с мочками до плеч, с виду похожими на длинные волокна конфеты «тянучка». Моей любимой «моделью» стал вымазанный глиной воин с буйной шевелюрой, у которого вместо кольца была в носу желтая шариковая авторучка, а футляром для члена служила не выдолбленная тыквочка, а несильно надутый воздушный шар с надписью: «С днем рожденья» (синим по красному).
Лет сорок назад подобный сюжет описывала и моя мать, но в те времена слово «каннибал» служило антропологическим (и антропофагическим) термином, а вовсе не метафорой с оттенком ностальгии. Но и сейчас все было очень колоритным, если, конечно, не считать прожорливых, жаждущих человеческой крови людоедов. И хотя я понимала, что мои занятия в лучшем случае могут быть названы примитивной любительской псевдоантропологией, эта поездка все же была передышкой на фоне живописания лукулловых яств отельных буфетов и божественной красоты закатов.
В последний свой день в Порт Моресби я сидела под тростниковым навесом в баре нашего убогого, но с претензиями отеля и тихо пила свой безалкогольный коктейль, когда меня вдруг позвали в холл, к телефону. Звонил Маруя-сан, старый друг из журнала «Одиссей», и спрашивал, не соглашусь ли я остановиться по пути в Кулалау и написать очерк о ежегодных вакхических игрищах, именуемых «Фестиваль Цветущей Плоти», фотографии к этому очерку у него уже были. Сначала я отказалась; усталость от бесконечных поездок была так велика, что мне хотелось лишь одного: вернуться домой и попросту задушить в объятиях моих милых кошек. Но уже собираясь повесить трубку, я вдруг подумала о могиле Раади Улонгго, на которой мне так и не довелось побывать.
— Ладно, поеду, — согласилась я. — Но только с одной ночевкой и непременно в гостинице «Веселый огонек».
— Оба условия приняты, — сказал Маруя-сан. Он был и в самом деле чудесный дядька.
* * *
Вы можете, конечно, отдавать предпочтение Долине надгробий, горе Фудзи, или Скалистым островам Пало, но, с моей точки зрения, архипелаг Кулалау в Куланезии — самое впечатляющее из всех созданий природы. С земли его величия не ощутить; когда ты внизу, это просто группа необычайно картинных тропических островов со сверкающими отмелями из черного песка, окаймленными бирюзовой водой, с холмами, круглый год покрытыми цветущим ибикусом, плюмерией и одурманивающим имбирем. Но когда смотришь с борта самолета, что делает разворот, перед тем как идти на посадку в маленький деревенский аэропорт, красота, расстилающаяся внизу, такова, что даже у самых красноречивых и говорливых из пассажиров слова улетучиваются и остается одно лишь восхищенное «а-ах!».
Республика Кулалау состоит из главного острова, по площади примерно равного Манхэттену, и окружающих его тридцати восьми малых, соединенных с главным сверкающими перемычками из черного песка с вкраплениями слюды. Традиционно каждый малый остров принадлежал отдельному клану, а главный считался общественной собственностью. Изначально островов было сорок, и кланов тоже сорок; проблемы возникли, когда два мелких острова были разрушены ураганом и их оказавшиеся бездомными жители вынужденно переселились на другие острова.
— Получился своего рода кровавый вариант игры в «музыкальные стулья», — пояснил Раади, когда я попросила его рассказать о вражде кланов. — У нас не хватает уже островов, чтобы мирно ходить по кругу, но, вместо того чтобы выучиться жить вместе, люди становятся на глупейший и самый варварский путь: уничтожить «лишних». Ну а те, естественно, не приходят в восторг от такой перспективы.
Вселившись в просторную, с видом на море комнату в «Веселом огоньке», я переоделась в платье, которое всегда нравилось Раади: без рукавов, с квадратным вырезом, пурпурное, из хлопка, плотно прилегающее в талии, с пышной юбкой до половины икры — и спустилась к конторке портье.
Вестибюль с открытыми окнами был декорирован орхидеями и продувался легким ветром с моря, несущим запахи рыбы, соли и затонувших кораблей. Запаха крови на этот раз в воздухе не было. Оба лишенных своей земли клана поселились в деревне с подветренной стороны главного острова и временно замирились.
Место портье занимал теперь не стройный юноша, которого я запомнила по первому посещению, тот, кто сообщил мне, что Раади убит, а другой — ниже ростом, полнее и старше, но с такой же приветливой улыбкой.
— Простите, — сказала я. — Не укажете ли, где кладбище, на котором похоронили Раади?
Приветливое лицо клерка застыло, и у него сделался такой вид, словно он только что набил рот карамелью и теперь временно онемел. Он молча смотрел на меня, пока я, вуалируя и опуская подробности, рассказывала о своей дружбе с Раади.
— Вот оно что, — произнес он наконец-то, разомкнув губы, — так, значит, вы не репортерша? Ладно. У вас есть машина? Нет? Думаю, я сумею устроить, и вас туда отвезут.
Спустя полчаса появился водитель, молчаливый седой человек в крахмальной белой хлопчатобумажной рубашке, надетой поверх туземного, до колен, одеяния, которое кулалаунцы называют камикка-микка. «Хэлло, мисс», — сказал он, и тем ограничился. Так что во время езды через остров мне не пришлось поддерживать беседу, что было очень кстати, ведь мне требовалось время, чтобы понять, с какими чувствами я подойду к могиле Раади.
Пока я не встретила Гаки-сан, чувства, испытанные с Раади Улонгго, походили на любовь больше, чем что-либо другое в моей жизни. Пройдя через стадию игры в нападение и защиту, мы обнаружили вдруг глубокую внутреннюю гармонию, которая после долгих часов, проведенных в бессчетных беседах, способствовала расцвету ярких и глубоко эмоциональных отношений. Школу Раади закончил в Сан-Франциско, затем, получив стипендию как футболист, три года учился в Стэнфорде. (Я изумилась, услышав, что он подкреплял свое скудное содержание тем, что продавал сперму в расположенную в Сан-Хосе «Клинику содействия деторождению».) Домой он приехал, чтобы похоронить мать, а тут разразился этот ужасный ураган, началась война между кланами, и он уже не вернулся в колледж. Когда мы встретились, он был учителем в пятом классе начальной частной школы, а по вечерам играл на акустической гитаре в джаз-банде клана Мотыльков, именуемом «Боги моря». (Я предложила изменить название на «Мотыльки, летящие на пламя», и он рассмеялся.) Раади был настолько моложе меня, что мне и в голову не приходило думать о перспективе наших отношений, однако я верила, что они в самом деле значимы для нас обоих, и, когда он погиб, искренне горевала.
