— Нет, — сказала Ребекка, — стирать кого-либо в порошок мне несвойственно. Но признаю, я всего лишь простая смертная и, естественно, чувствую смесь облегчения со злорадством, когда женщина, укравшая моего возлюбленного, который якобы удалился, чтобы вести жизнь монаха, оказывается жалкой крашеной подавальщицей. Но, господи, разве мыслимо так болтать, когда всего меньше часа назад мы… — она замолчала и, покачав головой, добавила: —Да, такова человеческая порода.
— А ведь если б не вы, я стал бы образчиком нечеловеческой, — шутливо откликнулся Микио, и, рассмеявшись, они обнялись, а потом снова принялись смеяться, и в эти минуты Микио чувствовал себя затопленным любовью к Ребекке: другу, которому он так обязан, и (печально, горько и радостно) умной, храброй, сильной, независимой, страстной, желанной и безнадежно недоступной женщине.
Тем же вечером, проведя два часа в своей маленькой, сделанной из древесины кедра ванне, Микио наконец лег спать и увидел странный сон. Снилось, что он таки стал вампиром и безлунной ночью пробрался через окно к Ребекке, чтобы заняться всеми темными и мрачными эротическими забавами, которым предаются вампиры с пленившими их женщинами. Самым странным и даже пугающим в этом сне было то, что он вовсе не стал кошмаром: наоборот, это был восхитительнейший из всех виденных им снов.
Как и любой другой упрямый, полный чувства собственного достоинства японец, Микио испытывал искушение посвятить всю оставшуюся жизнь безнадежным, но благородным попыткам изменить взгляд Ребекки Фландерс и заставить ее полюбить себя как мужчину, а не просто как друга и брата. Однако он прочел немало западных романов и знал, что такой способ поведения приведет к тому, что дружба будет разрушена и он останется просто ни с чем, а поэтому постарался усвоить непринужденный, радостный, легкий тон и никогда не упоминать о своем идиотском предложении и ее мягком, но безоговорочном отказе.
Когда волнение, связанное с вампирской историей, поутихло, Микио начал задумываться о том, чтобы устроить наконец свою судьбу и найти девушку, способную разделить его приятную, неустанно наполненную целенаправленным трудом жизнь. В один из октябрьских дней он позвонил своей тетушке, жившей в провинции Окаяма, и попросил ее вернуться к долго отодвигавшимся планам подготовки омиаи— первой встречи предполагающей пожениться по предварительной договоренности пары — с весьма подходящей девушкой: дочкой кузины со стороны мужа тетушкиной наставницы в искусстве чайной церемонии. Однако, повесив трубку, он сразу же впал в тоску. Особенно сильно терзала мысль, что ни Жан-Полю Бельмондо, ни Шарлю Азнавуру никогда не пришлось бы прибегать к услугам свахи. Но ничего не поделаешь: они блестящие французы, а он всего лишь заурядный японец, владелец маленького скромного кафе.
Горестно сидя позади стойки, Микио грустно прихлебывал перно из маленького стаканчика и читал по-французски «Сказки братьев Гримм», когда колокольчик над входной дверью мягко тренькнул. Подняв голову, он увидел миниатюрную молодую женщину с приятным лицом, в черной замшевой куртке поверх полосатой черно-белой хлопчатобумажной блузки. Блестящие черные волосы доходили чуть не до талии, а черную соломенную шляпку украшала свежая красная роза, воткнутая за белую ленту. Бела как снег и румяна как роза, подумал Микио, но поприветствовал ее, как всех: «Добро пожаловать».
— Простите, — заговорила девушка приятным, мелодичным голосом зачарованной принцессы, — я хотела бы только узнать, нет ли у вас какой-нибудь работы, на неполный день.
— Пожалуйста, проходите, и мы побеседуем, — ответил Микио и суеверно ущипнул себя за локоть, чтобы проверить, не снится ли это.
Посетительница уселась. Микио приготовил ей чашку café Piaf(кофе с острова Сулавеси, courvoisier и, как любил он шутить, крохотная щепотка соли, означающая слезы), и они принялись говорить, говорить, говорить. Выяснилось, что девушку зовут Сидзука Такитани и весь прошлый год она провела в Париже, занимаясь современной хореографией, а сейчас выступает в составе маленькой авангардной труппы, которая называется «Vive la dance!», и, чтобы свести концы с концами, подыскивает работу на несколько часов в день. Нравились ей французские книжки, французские фильмы и простая французская кухня, и к тому времени, когда зашло солнце, она решила, что надо бы ей влюбиться в Микио, а Микио знал, что уже полюбил Сидзуку Такитани и будет любить всегда.
Конечно, поскольку оба они были японцами, эти чувства не превратились в слова ни в первый день, ни во второй, ни в третий. Объяснение состоялось тремя месяцами позже, в незабываемый зимний вечер (первый снег, полная луна, подогретое вино), когда Микио спросил Сидзуку, согласится ли она выйти за него замуж.
— Еще бы не выйти, — сказала она, игриво пихнув его кулачком. — Я ответила бы «возможно» уже в день нашего знакомства и «безусловно, да» днем позже.
— Кто б мог такое подумать! — воскликнул Микио, выкатывая глаза, как телевизионный комик. Отказ Ребекки Фландерс был таким мощным ударом по его самолюбию, что он девяносто дней капля по капле собирался с духом, прежде чем наконец решиться сделать предложение Сидзуке.
В тот самый день, когда Сидзука появилась в его жизни, он позвонил своей тетушке в Окаяму и попросил отменить омиаи. Однако утаил, что встретил девушку, которая — он уверен — станет его половинкой, ту, что держит в руках противоположный конец красной нити его судьбы, а сослался на то, что работает слишком много и просто не имеет сил для встречи.
— Ну что же, на нет и суда нет, — сказала тетушка. Обладая особенным чутьем свахи, она по волнению в голосе Микио поняла, что он познакомился с какой-то понравившейся ему девушкой. Может, еще и женится по любви, подумала она радостно, вешая трубку.
* * *
Через четыре недели после кровавого побоища на мясном складе в помещении, занимаемом прежде закрытым клубом вампиров, открылся новый ресторан «Карри из Калькутты». Интерьер привлекал экзотичностью, еда была недорогой и вкусной, а вежливость официантов с тюрбанами на головах впору было назвать чуть не галантностью. Вечер за вечером ресторан был до отказа заполнен посетителями со всей округи: как японцами, так и иностранцами. Как-то раз Микио предложил Сидзуке пойти туда поужинать и неожиданно захотел пригласить и Ребекку, которую после истории с вампирами видел всего два-три раза.
— И приходите не одна, — сказал он ей по телефону. — Потому что я буду с подругой.
— Отлично, — проговорила Ребекка с нескрываемым облегчением в голосе.
Спутник Ребекки оказался высоким взъерошенным англичанином по имени Александр Ладгейт. Политический обозреватель для лондонской «Дейли экзаминер», он изысканно говорил по-французски и равно бегло владел самостоятельно выученным японским — странноватым гибридом из мечтательной и кокетливой женской речи и трущобного гангстерского сленга: наречий, почерпнутых им — соответственно — благодаря частому общению с барменшами и букмекерами на бегах. Обе пары получали большое удовольствие от забавного общения на стольких языках, и Микио очень гордился Сидзукой. Она не только прелестно выглядела в кашемировом голубовато-зеленом вечернем платье и маленькой шляпке того же оттенка, но и обнаружила никогда прежде не упоминавшуюся способность прекрасно говорить по-английски.
