При виде стоящего у тротуара платинового «инфинити» Бранвен почувствовала возбуждение, нервозность, тошноту, страх и счастье — все разом. «Сейчас я увижу его лицо, — стучало в голове. — Остальное неважно». Блестящим ноготком Эрика постучала по тонированному стеклу «инфинити».
— Опусти окно, миленький, — позвала она.
«Миленький? Она называет его «миленьким»? Господи, — в ужасе пронеслось в голове Бранвен. — Неужели Кумо — любовник Эрики?»
Но впереди было еще одно, даже большее потрясение, потому что, когда тонированное стекло опустилось в паз, выяснилось, что на водительском месте вовсе не Кумо Такатори. Это был человек, которого Эрика отрекомендовала как своего мужа, Джона Джейкоба Джесперсона. «Я зову его Джейк, хотя он больше любит имя Джон», — добавила она.
Бранвен человек за рулем был известен и еще под одним именем — Саймона Ксавье Куимби. Все время, пока она с диким трудом переваривала невероятное сообщение о том, что ловкий и обаятельный врун-самец, подцепивший ее в «Факс лав сити», и есть тот «человек эпохи Возрождения», знаменитый муж Эрики Крилл, он улыбался ей вежливо и совершенно нейтрально. И постепенно до Бранвен дошло, что он, вероятно, не узнает ее, так как вместо контактных линз сегодня очки, а рыжие «лисьи» волосы упрятаны под синюю соломенную шляпку. Когда «инфинити» наконец отъехало, Бранвен почувствовала огромное облегчение.
Кумо продолжал занимать все ее мысли, и это было огромным благом. Иначе она, скорее всего, провела бы чудовищные выходные, содрогаясь при мысли, что, не продемонстрируй «Саймон Куимби» всю свою скотскую сущность, она, Бранвен Лафарж, скорее всего, оказалась бы виновной в сексе с мужем Эрики Крилл — на заднем сиденье взятого напрокат лимузина. Этот тип явно давно уже был неверным, а может, и склонным к грубостям мужем. «Прелестный штрих к безупречной жизни Эрики Крилл», — подумала Бранвен, не испытывая ни злобы, ни торжества.
* * *
Знакомство с гнусным скотом заставило меня еще острее осознать все достоинства Кумо, и с каждой минутой меня тянуло к нему все сильнее. Было такое ощущение, что, не увидевшись и не переговорив с ним, я просто усохну и перестану дышать, как личинка бабочки, посаженная на кристаллик соли. Меня просто снедала потребность услышать его голос, даже если он скажет, что я совсем не в его вкусе или что у него уже есть девушка. (Ох! Что, если он уже сошелся с той лакомой красоткой в черном мини-платье?)
Я прокрутила в голове мысль позвонить Косукэ или Кэнго, но ведь было понятно, что их интерес ко мне чисто сексуальный, а мне хочется большего. В довершение всех бед, стоило мне только вспомнить Кумо, лежавшего под деревом возле «Всегда открытой» библиотеки или наклонявшегося, чтобы стереть шоколадную пудру с моей щеки, как сразу же, несколько раз на дню, начиналось томительное щекотание в чреслах. Противоядие явно оказалось пустышкой, и притом не из дешевых. Проклятая старая шарлатанка, подумала я, и в субботу утром отправилась на поезде в Асакуса — потребовать возврата денег.
Лавка была все такой же, затхлой и словно выпавшей из времени, но старуха в маске отсутствовала. Ее место за прилавком занимал проворный молодой человек в белом лабораторном халате, с прилизанными короткими волосами. Представившись как старший сын семьи владельца, он объяснил, что учится на фармацевта и, получив диплом, думает превратить эту старомодную лавку в круглосуточную аптеку.
Мне не хотелось слишком резко переходить к жалобам, так что я начала издалека:
— Не скажете ли, кто мог обслуживать меня в прошлый раз? Это был кто-то в маске Но.
— А-а, это бабушка, — ласково рассмеялся он. — Ей почти девяносто, но она все еще любит шутить, так сказать, полностью сохраняет молодость души. Знаете этих американских стриптизеров, Чиппендейлей? Когда они в прошлом году приехали в Токио, бабуля заставила мою сестру Эрико сводить ее и сидела в первом ряду, размахивая тысячейеновыми купюрами и вопя «Эй-эй!» или что-то в этом роде. Эрико просто сквозь землю готова была провалиться.
— Скажите, пожалуйста, что она мне продала как противоядие против Заклятья Змеи и магического сакэ? Это отвратного вкуса снадобье, стоившее мне немало и предназначенное снять некое, так сказать, напряжение, но совсем не подействовавшее.
Трезво настроенный молодой человек хихикнул.
— Да-да, бабуля рассказала мне о вас. Видите ли, она не любит отпускать покупателей с пустыми руками и частенько импровизирует. Насколько я понимаю, она смешала толченую кожу змеи с кое-какими китайскими травами и, чтобы вкус был убедительно мерзким, добавила туда еще немного полыни.
— Кожа змеи? Это ведь все равно, что собачья шерсть?
— Почему шерсть?.. А, понял. Кожа змеи — внешний покров, как и шерсть собаки. Хорошее сравнение, — согласился юноша, но голос его звучал довольно кисло.
— Итак, это противоядие было пустышкой, — продолжила я серьезно. — Но не знаете ли вы средство, которое приведет меня в норму? Может, оно продается в обычной аптеке? Селитра, например, или какая-нибудь контрвиагра? В связи с пониженным либидо я всегда была лишена ощущений типа тех, что испытываю сейчас, поэтому говорю с полной уверенностью: в моем организме произошли серьезные сбои.
Будущий фармацевт улыбнулся.
— А может, у вас совсем не слабое либидо, — сказал он. — Может, вы просто никогда не давали ему воли. Или не встретили подходящего человека. Возможно, все дело в том, что вы влюблены?
* * *
Осознав себя пробудившейся к любви женщиной, этаким Рип ван Винклем от секса, испытывающим естественное желание, направленное на объект своей привязанности, Бранвен будто сняла с глаз пелену (или очки-консервы). Теперь нужно было только одно: разыскать Кумо и сообщить ему о своих чувствах, а там — как карты лягут.
В этом решительном настроении Бранвен, просматривая воскресную газету, наткнулась на заметку, сообщающую, что в понедельник открывается выставка живописных работ Мадоки Морокоси, известной архитекторши, а заодно тетки Кумо. Опыт подсказал Бранвен, что в таком случае закрытый вернисаж для приглашенных наверняка должен состояться в воскресенье вечером. И это судьба, решила она.
Готовясь к решительному сражению, Бранвен надела последний из своих новых нарядов: переливающееся всеми оттенками серебристого и нежно-розового ажурное платье от Пачинко Пиафа (из коллекции «Шехерезада»), собранное из пятнадцати двухслойных и расписанных вручную кусков шелка (оранжево-розовых с одной стороны и синезеленых с другой), затем сделала прическу a là Амадео и как могла искусно наложила скромный макияж. Вспомнилось вычитанное рассуждение, будто косметика — современный аналог племенной маски, то есть способ поставить между собой и миром некий метафизический барьер. Что ж, пожалуй, эта идея не лишена смысла. С косметикой на лице она почему-то чувствовала себя раскованнее и храбрее, чем без нее, а отправляясь на встречу с человеком, которого, как выяснилось, любишь и который явно не отвечает на твои чувства на должном уровне, необходимо вооружиться максимумом храбрости и раскованности.
