Ярослав удивился: почему он сам так ждал этого дня, было понятно, но почему Януш так радуется, было просто странно. Однако как только в воротах появился конь Вишневецкого, вопрос Евсеева тут же забылся — собственные думы отодвинули все остальное на второй план.
— День добрый, князь, — даже не подойдя, а подбежав к Адаму, — поприветствовал Ярослав Вишневецкого. — Новости добрые?
— Да как сказать, — уклончиво ответил Адам, и Ярослав похолодел.
— Гришка жив? Здоров? — испугался Евсеев.
— Здоров твой Григорий, здоров, — смеясь, заверил Ярослава князь. — В замке все расскажу, — слезая с коня, добавил он.
— Как твоя рука? — на ходу бросил Адам. — Она тебе скоро понадобится.
— Да она и так мне не помешала бы, — догадавшись, что вести хорошие, на этот раз рассмеялся уже Ярослав.
Князь, только повидавшись с женой, велел подать обед к нему в кабинет и пригласить Ярослава. Голодный с дороги, Адам, нисколько не смущаясь, пытался одновременно что-то жевать и говорить, оттого весь его рассказ изобиловал причмокиваниями, приплямкиваниями, а то и вовсе становился непонятным и прерывался до тех пор, пока пережевываемая пища не позволяла зазвучать словам.
— …Так что все пока у нашего Гришки получается, — заканчивал рассказ Вишневецкий. — Осталось только добиться поддержки короля.
— А он поддержит? Сенат против, сейм тоже, Замойский и Ходкевич будут упираться, — тягостно размышлял Ярослав.
— Должен. Мнишеку не в первый раз уговаривать Сигизмунда, — мерзко ухмыляясь, ответил Адам.
— А если все-таки нет?
— Тогда все зависит только от самого Гришки, тьфу, от Димитрия, — осекся Вишневецкий, — никак не могу привыкнуть. — Есть еще иезуиты, но я не ручаюсь, что твой друг примет их условия, — с сомнением в голосе проговорил князь.
— Какие условия?
— Католичество. Во всей Руси, — пытливо глядя в глаза Ярославу, ответил Адам, стараясь по виду Евсеева угадать, решится ли на это Отрепьев.
— Фи-у, — не удержавшись, присвистнул Ярослав. — Вот уж не знаю, решится ли на это Григорий. Да если он сейчас примет католичество, тогда ему точно не видать российского престола.
— Ну, тогда у него не будет сильной поддержки в лице иезуитов, — разводя руками, ответил Вишневецкий. — А о том, что Гришка католик, до самого последнего момента никто может и не узнать.
— Ну а нам-то что делать? — раздражаясь, спросил Ярослав. — Сидеть и гадать, как он поступит?
— Вот сидеть-то как раз и не надо, — наконец закончив трапезу, заключил Адам. — Что бы там Гришка не набедокурил, нам в любом случае следует отправляться в Самбор. Если у Григория что-то выйдет, все действия начнутся оттуда. Вот только позволит ли тебе рука помогать Отрепьеву?
— Думаю, что позволит, — решительно ответил Евсеев. — Сперва нам нужно будет доехать, да и неизвестно, сколько времени у Григория уйдет на то, чтобы добиться расположения короля. Думаю, к тому моменту я и забуду, что когда-то ломал руку.
— Дай Бог, чтобы так оно и было, Ярослав, — хлопая по плечу бывшего конюха, закончил разговор князь. — Отдохну я с дороги, пожалуй, да через денек или два, я еще не решил, выедем.
Сказано — сделано, и как князь и обещал, через два дня Евсеев с Адамом отправились в Самбор.
Сон долго не шел к Отрепьеву, и первая половина ночи для Гришки прошла в тягостных раздумьях — кто же все-таки станет его новым покровителем? Был ли этот будущий помощник на пиру или Григорий еще ни разу его не видел? Что он потребует за свою поддержку? Вопросов было больше, чем ответов.
«Эх, жаль, что со мной нет Ярослава», — угрюмо подумал Отрепьев. Никто не понимал его так хорошо, как Евсеев, вот и сейчас Гришке не хватало его вечных усмешек и заразительного смеха. Или, в конце концов, просто пары одобрительных слов…
Вопреки обещаниям воеводы, следующий день прошел для Григория в бездействии, и Отрепьев уж начал было подумывать, что никакого пособника у Мнишека нет. Всем его опасениям пришел конец только на следующее утро, когда слуги разбудили мнимого царевича ни свет ни заря, сообщив, что пан Юрий срочно хочет с ним поговорить.
Разговор с воеводой оказался краток.
— Его величество пожелал тебя видеть, так что готовься — к полудню мы должны быть во дворце, — сразу же сообщил Григорию Мнишек. — Однако прежде, чем ты предстанешь перед королем, у тебя будет еще одна встреча.
— С кем?
— С папским нунцием Рангони, — ответил Юрий, и Отрепьев лишний раз порадовался, как же точно у него работает чутье.
— Я уже говорил, что все зависит только от тебя. Думаю, — напутственно продолжал воевода, — ты примешь верное решение. Но помни, Григорий, что счастье моей дочери находится в твоих руках.
А дальше Григорию казалось, что все происходит с ним во сне. Опять его мучительно готовили напоказ: желая, чтобы он выглядел достойно высокому положению царского отпрыска, одевали то в одно, то в другое, то и дело заставляя пройтись, озабоченно оглядывали с ног до головы. Вновь собиралась свита, собственная свита, подобострастно относившаяся к нему, словно к истинному сыну Иоаннову.
Когда Отрепьев был готов, вместе с отцом прекрасной Марии он немедля направился к нунцию. Как выяснилось, претендента на российский престол ждал здесь пышный обед — Рангони было, что сказать Григорию…
— Наконец-то, — искоса поглядев на Мнишека, низким, чуть хрипловатым голосом проговорил Рангони, — могу я один на один переговорить с царским отпрыском.
— Что ж, не буду вам мешать, — с явной неохотой подчинился воевода, тем не менее улыбаясь нунцию, и, уходя, шепнул Отрепьеву:
— Помни, что судьба Марии в твоих руках.
— Пути Господни неисповедимы, — приглашая Григория за стол, елейно проговорил Рангони, что совсем не вязалось с его грозным обликом. — Кто бы мог подумать, что царский отпрыск окажется в таком бедствии?
В зале воцарилась тишина: Рангони с глубокомысленным видом молчал, Отрепьев, ожидая от нунция условий, тоже не решался заговорить первым.
— Но все в руках Божьих, и в силах Господа и наших восстановить справедливость, — хитро взглянул на Гришку Рангони, и Отрепьеву на душе стало легче — вот теперь он узнавал в нунции хищника.
— Я благословлю тебя, Димитрий, — продолжал Рангони, — и тогда Господь будет хранить тебя, а король поддержит. Но я могу благословить только католика, — в голосе нунция появились стальные нотки. — Для успеха в своем деле, Димитрий, тебе необходимо принять католическую веру. За себя и за державу… — казалось, вопрос застыл в сдвинутых бровях Рангони.
— Я приму истинную веру, — решительно ответил Григорий, — веру, с которой восторжествует справедливость.
Рангони не стал надолго откладывать принятое мнимым царевичем решение, и сию же минуту папский нунций и Отрепьев заключили договор: Гришка письменно обязался за себя и за Россию пристать к латинской церкви, а Рангони быть его ходатаем не только в Польше и Риме, но и во всей Европе.
