Просто встать и набить Вересаеву морду было нельзя — обижать черниговцев не следовало, подраться с ним в честном бою тоже представлялось затруднительным — ведь не с врагами пировал сейчас Ярослав, но с союзниками Григория.
Однако мысль о мести не давала Евсееву покоя. «Интересно знать, узнает ли меня Арсений или нет? — никак не мог успокоиться Ярослав. — Будь что будет», — в конце концов решил Евсеев, и так, чтобы на это никто нее обратил внимания, стал перебираться к левой половине стола.
Вскоре Ярослав оказался совсем близко, сел рядом с Арсением и начал неспешную беседу с боярином Алексеем Головиным. Несколько раз Евсеев глаза в глаза встретился с пронзительным взглядом Вересаева, однако ни одна черточка не изменилась на его лице, не дрогнула ни одна жилка, и Ярослав понял, что Арсений его не узнал.
Страшная тайная мысль возникла у Евсеева, когда он понял, что Вересаев не догадается об обиде Ярослава. Уж что-что, а мстить он умел лучше всего. «Пусть Арсений тоже будет опозорен!» — злобно подумал Ярослав и принялся за дело, вернувшись на свое место подле Отрепьева.
Меж тем пир во всю продолжался, и Татев, сидящий между Отрепьевым и Евсеевым, набрался уже порядочно. Да, в общем-то, все были хороши…
— Долой Борьку! — кричал Иван Ильич, поднимая чашу.
— Долой! — поддерживая своего воеводу, кричали черниговцы…
Занятые каждый своей чашей, ни сам Иван Ильич, ни гости не заметили, как Евсеев потихоньку срезал у Татева большой золотой крест, болтавшийся даже не на груди, а почти что на животе воеводы.
Вновь пирующие поднимали чаши, и вместе со всеми Евсеев радостно кричал: «Да здравствует царевич Димитрий!», одной рукой в это время подкладывая крест в карман Вересаеву. Теперь оставалось только ждать, когда Татев хватится дорогой вещицы.
Это и вправду случилось быстро. Не успело пройти и получаса, как Отрепьев вдруг обратился к черниговскому воеводе:
— Иван Андреевич, а что это вы без креста? Кажется мне почему-то, что я его сегодня на вас видел.
— Как без креста? — удивился Татев, и быстро сообразив, что креста и в самом деле нет, разбушевался.
— Так ведь был крест, ей-Богу, был, на пир ведь собирался, был! Люди добрые, ведь все видели? — обращаясь к пировавшим, негодовал воевода.
— Был, был крест, — кричали и черниговцы, и воины Отрепьева.
— Видели, — доносилось со всех сторон.
— Выходит, он на пиру пропал, — сделал вывод Отрепьев. — Значит, будем искать.
Воеводы, бояре и окружение Григория дружно откликнулись на этот зов — повставали из-за своих мест, оглядели все кругом: и за столом, и под столом… Креста нигде не было.
— Похоже, крестик-то увели, — подал кто-то идею, когда стало ясно, что все поиски бесполезны.
— Очень может быть, — заметил Отрепьев, — вещица-то ценная. Кто-нибудь выходил?
— Да нет, вроде бы все на месте были, — вспомнил сам Татев.
— Точно? — переспросил Григорий.
— Точно, — подтвердил Ярослав.
— Может, слуги? — подал идею Дворжицкий.
— Нет, слуги не могли, — уверенно сказал Иван Андреевич.
— Из слуг ко мне никто даже близко не подходил. К тому же, это все мои слуги, я им не такие богатства доверял, и до сих пор ни один человек из них меня не обманул.
— Иван Андреевич, ну-ка внимательно вспомните, может, все же кто-то подходил? — еще раз спросил Отрепьев.
Татев задумался, а потом угрюмо ответил:
— До пира и подходили ко мне слуги, и разговаривали, но ведь на пиру меня с крестом видели.
Пирующие загудели, понимая, на что намекал Татев.
— Что ж, — рассудил Григорий, выходит, вор среди нас. Пусть тогда Иван Андреевич всех осмотрит, и чтобы никому это в обиду не было, начнет с меня.
— Неужто я Иоаннова сына осматривать буду? — не мог осмелиться воевода.
— Всех, так всех, — ответил Григорий, и Татеву пришлось подчиниться.
Ярослав был вторым, Дворжицкий — третьим, Неборский — четвертым… Приближалась очередь Вересаева.
— А это что? — вытаскивая из кармана Арсения золотой крест, негодующе вскричал Татев.
Вересаев негодующе смотрел то на святыню, то на воеводу, не понимая, каким же образом крест оказался в его кармане. «Почему он здесь оказался? Как же я до сих пор его не почувствовал?» — удивлялся Арсений, не догадываясь, кто же мог сыграть с ним такую злую шутку.
— Неужто Арсений вор? — недоумевали бояре. — Да ведь у него самого на шее такой же крест, что ж он на чужое-то позарился?
— Ей-богу, не брал я этот крест, спохватившись, начал защищаться Вересаев.
— И в карман ты его не клал? — допытывался Татев.
— Да не клал я его, — только и твердил Арсений, не зная, что же еще сказать в свое оправдание.
— А-а-а, — неожиданно протянул Ярослав, — это как же не клал? Да ведь я сам видел: сперва за пазуху полез, потом в карман. Чего ж тебе за пазухой-то не понравилось?
Больше ничего Ярославу говорить и не пришлось — то ли не любили черниговцы Арсения, то ли недовольны были, что из-за него подверглись досмотру, только со всех сторон полетели злобные выкрики:
— Вор!
— Обманщик!
— Наказать негодяя! — послышалось со стороны Гришкиных воинов — очень многие прекрасно знали, что Ярослав никогда не бросал слов на ветер, а уж если что обещал, то в лепешку разобьется, но сделает.
Татев, не зная, как же поступить с вором, посмотрел на Отрепьева, Гришка — на Евсеева, ожидая услышать от него совет, и Ярослав тихонько шепнул Гришке:
— Выпороть принародно, как сидорову козу, вот потеха будет!
— Выпороть, прямо здесь, — предложил Гришка, и, дружно рассмеявшись, с этой идеей согласились и черниговцы во главе с Татевым, и воины Отрепьева.
Арсений больше ничего не говорил, понимая, что оправдываться просто бесполезно — он уже понял, что кто-то подложил ему свинью. «Кто же?» — напряженно думал Вересаев. Были здесь люди, которые его недолюбливали, но из них никто и никогда на такое бы не решился.
На кого только ни падали подозрения Арсения, но подумать на Ярослава ему и не пришло в голову — он ведь и вправду лазил и за пазуху, и в карман, да только не крест прятать, конечно, так что в том, что друг Димитрия это заметил, не было ничего удивительного. Винить же в подобном злодеянии совершенно незнакомого человека было просто глупо.
Тут же кликнули слуг, те принесли плеть, и Ивану Андреевичу собственноручно предстояло выпороть вора. Рука у Татева была тяжелая, а хмельной он и вовсе был зверь, так что туго пришлось Вересаеву. Один за одним сыпались на него беспощадные удары воеводы под зоркими взглядами пирующих, под их отвратительными насмешками, а то и просто-напросто бранью. И до безумия хотелось разрыдаться — не столько от боли, сколько от обиды…
