Но мальчонка, словно его со всей силы ударили, упал и покатился кубарем. Ярослав, спохватившись, попытался ему помочь, но его уже не было. Евсеев еще долго оглядывался, может, он где-то рядом? Нет, все было тихо, впереди — дорога…
Но вот снова кто-то пытается ему помешать. Кто же это, кто? Черты знакомые. Да ведь это боярин Вересаев! С этим точно придется побороться, прежде чем он пропустит Ярослава вперед. Евсеев только поднимает руку, собираясь оттолкнуть и Вересаева, но тот словно испаряется. Ярослав растерянно смотрит кругом — ведь он ничего еще даже не сделал, а Арсений уже пропал. Опять впереди прямая дорога…
Очень долго Ярославу никто не мешал, и он почувствовал, что приближается к тому, чего так ждал. Но нет, ему опять кто-то мешает идти. Посреди дороги стоит лавка, и на ней сидит женщина. У нее огромные голубые глаза, она распускает длинные белые косы. «Барбара? — гадает Ярослав. — Елена?» Но ее черты размыты, и по одежде не догадаться, кто же это.
Лавка закрывает всю дорогу. «Оттолкнуть? — думает Ярослав? — Вернуться обратно?». И никак не может решиться ни на то, ни на другое. Вернуться назад он не может, ведь тогда он никогда не узнает, что же там, в конце этой дороги, но отодвинуть то ли Барбару, то ли Елену боязно — ведь и она может сейчас упасть, покатиться кубарем, как мальчонка, и ее белые волосы рассыплются по дорожной пыли.
— Елена? — в отчаянии крикнул Ярослав, и в тот же миг проснулся…
Евсеев еще немного поразмышлял, а потом рассмеялся, поняв, до чего же все было просто. Нет, не Барбара ему приснилась — Елена, и там, за ней, был конец дороги, там был Углич.
«А ведь и вправду засиделся, загостился я в Москве, — подумалось Ярославу, — пора отправляться в Углич, отдать старый должок».
И только одевшись, он сразу же отправился к царю. Гришка велел принимать Ярослава в любое время дня и ночи, так что задумываться о том, примут ли его или не примут, не приходилось.
Когда Евсеев встретился с царствующим другом, Гришка едва успел проснуться.
— А, Ярыш, ты, что ли? — потягиваясь, проговорил Отрепьев. — Давненько тебя не видать и не слыхать. Ну, рассказывай, с чем пожаловал, с добром али с худом?
— Да как тебе сказать, — смешался Ярослав. — Может, оно добром обернется, а может, и худом.
— Вот тебе раз! — удивился Отрепьев. — Это раньше, Ярослав, было неизвестно, что впереди, а теперь все ясно — либо худо, либо добро. Так что ж ты такое затеял, что и сам не знаешь, чем дело кончится?
— Слушай, Григорий, у меня и вправду есть одно дельце, — издалека начал Ярослав.
— Выкладывай.
— Помнишь те времена, когда мы с тобой к Вишневецкому конюхами пришли наниматься?
— Помню, Ярослав, помню, такое разве забывается, — грустно заметил Гришка.
— А помнишь, мы с тобой поспорили? Я тогда говорил, что Януш не будет с тобой водиться, а ты клялся и божился, что будет.
— Было такое дело! — рассмеялся Гришка. — Экий ты памятливый!
— Ну так что, кто из нас проспорил?
— Ясно все с тобой, — рассмеялся Отрепьев. — Город захотел?
— Верно, — рассмеялся Ярослав и вопросительно посмотрел на Григория.
— Ну, Москву я тебе, конечно же, не отдам, а вот из оставшихся выбирай любой понравившийся, — выполнил обещание Григорий.
— Да мне Москва и не нужна, да и ни в какой другой город я не поеду, кроме Углича.
На мгновение тень покрыла лицо Григория, а потом он спросил:
— Ты насовсем?
— Не знаю, я еще не решил, — откровенно сказал Ярослав. Он и в самом деле не знал, задержится ли на родине или вернется в Москву. Кто знает, что его ждет в Угличе…
— Ай, Ярослав, не обманывай меня, — попытался выяснить Отрепьев. — Коли не вернешься никогда, так и скажи, чего понапрасну голову морочить?
— А ты что, Гришка, не хочешь, чтобы я вернулся?
— Нет, Ярослав, я просто не хочу, чтобы ты уезжал.
— Так в чем же дело? Давненько я там не был, не знаю, будет ли мне там по душе? Может, вернусь, а может, и останусь. Так ты мне отдаешь Углич или нет? — Ярослав еще раз напомнил другу об обещанном.
— Ну, раз обещал, то конечно. Михайло! — кликнул он слугу, — позови Дворжицкого.
Через минуту примчался Дворжицкий.
— Бумагу, перо, печать, — коротко приказал он. Только живо.
Недолго думая, Гришка написал грамоту, поставил число, печать, длинную витиеватую роспись.
— Твой Углич, Ярыш, держи, да не потеряй, — грустно заметил Отрепьев.
Еще немного поболтав о том о сем, Евсеев вскоре ушел. На следующее утро он решил отправляться в Углич.
На рассвете, взяв лучшего жеребца, Ярослав собрался в путь, но прежде заехал в Кремль попрощаться с Григорием…
— Ну что, Ярослав, — все-таки решился уехать? — не желая отпускать друга, спросил царь.
— Да, Гришка, надо. Может, тебе того и не понять, но в самом деле мне во что бы то ни стало нужно попасть в Углич.
— Ладно, Бог с тобой, — сраженный решимостью Ярослава, согласился Отрепьев. — Ну, если надумаешь, ты все-таки возвращайся. Если захочешь, и чин тебе будет, и дом, за этим дело не станет…
— Спасибо, Гришка, — поблагодарил его Ярослав. — Может, еще и вернусь.
Вместе с Ярославом Григорий вышел из Кремля, и последние слова они сказали друг другу уже на улице, крепко, со слезами на глазах обнимаясь.
— Прощай, Ярослав, доброго тебе пути.
— Прощай, Гришка, не поминай лихом.
Ярослав прыгнул на коня и, не оглядываясь, чтобы не растравлять душу, пустил его галопом.
Григорий еще долго смотрел вслед удалявшемуся другу, пока не растаяло поднятое им облако пыли.
Впереди у Ярослава была долгая дорога, которую предстояло выдержать хотя бы только ради одного мига — ради колокольного звона церквей Углича…
Глава 43
Тревожно билось сердце в груди Ярослава, когда, по прошествии стольких лет, ему вновь предстояло ступить на родную землю, где прошли его самые счастливые годы, где довелось ему испытать самые сладостные моменты в своей жизни. Но здесь же пришлось Ярославу пережить тот роковой удар судьбы, от которого, невзирая на недюжинный опыт за плечами, ему так до сих пор и не удалось оправиться.
Подъезжая к Угличу, Евсеев узнавал чуть ли не каждый камешек, чуть ли не каждое деревце, и странным казалось то, что за время отсутствия Ярослава окрестности его родного города ничуть не изменились.
Как сейчас, Ярослав помнил тот день, когда почти мальчишкой, потеряв и семью, и все добро, преследуемый чуть ли не половиной города, без гроша в кармане и без тени надежды на удачу отправлялся неизвестно куда с совсем незнакомым ему человеком.
