– Как назвали-то? Николаем? Ну и Бог с ним...
Мать лишь махнула рукой– она уж более не надеялась образумить непутевого сына. Постаревшая Евдокия жила теперь с семьей дочери и внуком, а Ефим все более отдалялся от матери. Молодой казак частенько надолго пропадал из дому и нередко возвращался с разбитыми кулаками и в изодранной рубахе, которую молча бросал матери на предмет починки, так как наперво сам попытался справиться, да только исколол все пальцы и, сломав иглу, в сердцах нехорошо выругался.
... Минул год, и семья сотника Васильева вновь ждала прибавления. Дарья легко носила дитя, нимало не тяготясь. Она расцвела в полную силу: тело налилось женской округлостью, движенья обрели мягкость, речь стала плавной. Жена сотника ходила с высоко поднятой головой, гордо глядя на горожан, но не кичась своим положением. Когда шел Никифор в праздник к обедне со своей красавицей женой, казаки провожали ее восхищенным взглядом, а бабы завистливо поджимали губы, дивясь на роскошные наряды сотниковой супружницы.
Как-то случай свел Дарью с Ефимом. Сестрица радостно окликнула брата, потому как непонятна ей была его остуда и шибко скучала она, не видя милого братца. Но Ефим смерил сестрицу презрительным взглядом и процедил сквозь зубы:
– Уйди с дороги, да не попадайся мне более.
– Чем прогневала я тебя, Ефимушка? Пошто не радый ты мне? Пошто не придешь взглянуть на племянника, он уж на ножки встал и так смешно лопочет! – увлекшись, как всякая мать, что говорит о своем дитяте, Дарья не замечала, как темнеет лицо Ефима и сжимаются кулаки.
– Молчи, змеюка, кабы не грех великий бабу в тягости убивать, своими руками бы тебя порешил!
Непонимающая Дарья в ужасе смотрела на брата.
– Да как же...
– Ты Григория предала и мне обман учинила: рыдала-плакала, мол постылый сотник, а теперь вона что! Он тебя брюхатит, а ты и рада-радехонька! Продалась за цацки, гордость казацкую порушила! Нет у меня сестры более!
И, развернувшись, Ефим споро зашагал прочь. Дарья стояла ни жива ни мертва, потом острая боль, словно змея, обвила ей чресла, и бедная женщина с трудом добрела до дому. В ночь ей стало совсем худо, с ней сделалась горячка, Дашенька металась на руках обезумевшего от страха за жену сотника.
Поднятый среди ночи лекарь с трудом выпроводил Никифора и, притворив дверь, принялся за несчастную. К полудню лишь вышел он нее и вручил сотнику крохотный сверток с новорожденным. Измученный малыш спал.
– Раньше срока опросталась твоя женка, Никифор Игнатьич, не доходила... Но не кручинься: баба крепкая, оклемается вскорости. Да и твоя кровь сильна – сын у тебя ноне народился. Да ты не гляди, что махонький, такие-то еще крепче бывают. Ну, стрелец, гляди веселее!
Время подтвердило правоту лекаря: и Дарья, и младенец вскорости были здоровеньки. Младшенького окрестили Юрием, и через несколько месяцев он вовсю ползал за смешно ковыляющим старшим Николкой. Но только у Дарьи с той поры появилась тонкая седая прядь в косе.
Никифор долго выпытывал у жены, что содеялось с ней и почто приключилась с нею такая напасть. Дарья отнекивалась всяко, но лгать сызмальства была не обучена, потому в конце концов поведала мужу о встрече с братом. Сотник пришел в бешенство, и Дарье не удалось удержать его. Никифор кинулся на поиски Ефима.
После того как не нашел он своего непутевого деверя дома и поведал Евдокии о том, что явилось причиной Дашенькиной хвори, Никифор, поспрошав тещу, где искать ему шалого парня, и не получив вразумительного ответа, отправился искать того по Царицынским кабакам.
На Ефима сотник наткнулся в грязном притоне у пристани, где тот пьянствовал с голытьбой и шаромыжниками. Изрядно подвыпивший парень первым приметил Никифора.
– А, казаченьки, гляньте, кто к нам пожаловал! Сам царев сотник! И чего тебе надо, ищешь сызнова, кого оговорить да и обобрать под шумок?
Ефим явно вызывал стрельца на драку, но тот решил не поддаваться– слишком много голутвенных одобрительно гудели, слушая пьяные Ефимовы речи.
– Ты, Ефим, мели себе, мне это без разницы. Да только вот что замони накрепко: еще раз Дарью затронешь – убью!
И не обращая более на выкрики Ефима никакого внимания, Никифор вышел.
...То ли подействовала так на Ефима встреча с сотником, то ли позвала его собственная смутная судьба, а только увязался он с казаками в поход, выпросив у дядьки Павло, своего крестного, всю казацкую справу. Не велика была прибыль, и славы не много добыл молодой казак в первом походе, но почуял он себя теперь бывалым и опытным. Подарил матери шелковый плат, а остальное, не в пример покойному батьке, спустил с голутвенными в кабаках. И с пьяной головы вел Ефим воровские речи, недоволен был судьбой своей и зол на стрельцов, и на весь казачий круг, и на всех, кто имел тугую мошну...
Прошло несколько лет, росли сыновья сотника, старилась вдова Парфениха, горюя о непутящем сыне и радуясь на внуков, а с Дона долетела до Царицына молва о лихом атамане Стеньке Разине, что сулил голытьбе да беглым лучшую долю и стоял за исконные казацкие вольности. Более всех речи о Разине любил слушать Ефим. Ему казался лихой атаман воплощеньем собственных дум и чаяний. Молодой казак мечтал попасть в Разинскую ватагу и заслужить лихостью и удалью славу и почет. И мечты его сбылись: в мае к Царицыну подошел Разин со своим войском.
Ночью подошли казацкие струги под самые стены города, и работнички Стеньки обстреляли стрельцов из пушек и ружей. Затем Разин послал есаула Ивана Черноярца объявить городскому воеводе и стольнику свои намерения и условия. Он требовал от воеводы сдать Царицын без боя. Стеньке после разграбления царского каравана уже было нельзя отступать, и потому гневные воеводины крики о том, что забыли казаки страх божий и ждет их превеликая опала и казнь смертная, дослушаны Черноярцем не были. А казаки вновь обстреляли город и пошли на приступ.
Чуть было не пробились они в крепость, но сотник Никифор Васильев вместе с воеводою Унковским подняли дух заробевших от нежданной напасти стрельцов, которые дружно взялись палить со стен по супостатам и спихивать их с вала.
Не единожды за ночь штурмовали казаки Царицын, но взять его так и не сумели.
Потери казачьи были невелики, так как не палили стрельцы из пушек, ибо подмочил Ефим порох тайно, а сам пустил слух, что Разин заговоренный и не будут стрелять по нему пушки. Сам же искал способа перебраться в Стенькино войско.
С рассветом казаки отступили от города и уплыли на Сарапинский остров. Собрав Круг, Разин дал выкричаться самым горячим, что требовали брать Царицын штурмом, сделал им укорот и опять послал к городским стенам Черноярца.
Есаул сказал долгую грозную речь, а затем добавил, что не хочет атаман учинять кровопролития стрельцам и простому тягловому люду, а лишь требует наковальню выдать и всякую прочую кузнечную снасть.
Среди тех, кто вызвался исполнить атаманово пожелание и доставить казакам все, что затребовано было, затесался Ефим, который не стал опосля возвращаться за крепостную стену, а пал в ноги есаулу и Христом-Богом просил отвести его к Степану Тимофеевичу, чтоб позволил он Ефиму пристать к вольному казацкому войску.
