— Почему ты здесь?
— В каком смысле?
— Почему ты здесь? Что ты делаешь сейчас на месте преступления? Зачем пытаешься найти убийцу девочки? — Гнев исчез, теперь в глазах Криспина читались только усталость и беспокойство. — Ты не агент, у тебя нет никаких полномочий. Какое ты имеешь ко всему этому отношение?
— Думаешь, я делаю это по доброй воле? Старец был готов пустить мне кровь. Только таким образом я мог получить свободу.
— Беги. Убирайся из Низкого города. Если боишься Старца, беги, беги без оглядки. Я позабочусь о том, чтобы никто из твоих не пострадал. Просто… исчезни.
Я пнул башмаком лежащий на земле камень.
— Что? Нечего сказать? Ни одного остроумного возражения?
— Какая тебе забота?
— Может, просто хочешь показать, насколько ты умнее всех нас? Или задумал что-то, чего я не вижу? Уходи. Ты не агент. Я бы даже сказал, что ты бесконечно далек от него. Если вдруг позабыл, что произошло с тобой за последние пять лет, то позволь мне напомнить: ты наркоман и преступник, ты грабишь отцов и матерей и не щадишь никого, кто встанет на твоем пути. Ты стал всем тем, что сам ненавидел, и я не хочу, чтобы ты впутывался в мое расследование.
— Я был лучшим сыщиком за всю историю службы, и я по-прежнему думал бы и за тебя, и за всех остальных, если бы не разругался с начальством.
— Только не притворяйся, будто твое падение было сознательным выбором. Кто-то другой, быть может, и поверит в твою болтовню, но я-то знаю, почему ты не агент, вовсе не потому, что ты просто не желал подчиняться правилам.
Я подумал, как было бы здорово износить до дыр эту безупречно чистую серую форму.
— Я не забыл, не переживай. Помню, как ты стоял заодно с трибуналом, когда мое имя вычеркнули из списка и разбили мое Око.
— Мне ничего другого не оставалось. Я предупреждал тебя не соваться в Особый отдел и особо предупреждал не связываться с той женщиной.
— Предусмотрительный, благонадежный Криспин. Не создавать никаких трудностей, не замечать очевидного. Ты хуже Краули. По крайней мере, тот признает себя тем, кто он есть.
— Проще было сбежать. Не надо подчиняться приказам, не надо принимать трудных решений. Я делаю свою работу — не идеально, но приношу больше пользы в качестве шестеренки, чем ты, торгуя отравой.
Я чувствовал, как у меня сжимаются кулаки, но поборол настойчивое желание пройтись по физиономии Криспина. По его мрачному взгляду я догадался, что и он испытывает те же чувства.
— Пятнадцать лет вычищать дерьмо, — сказал я. — Тебе должны дать медаль.
Мы буравили друг друга грозными взглядами, и казалось, что наш разговор обещает закончиться дракой. Криспин первым прервал молчание.
— Довольно. Я достану тебе этот список, и мы в расчете. Больше я тебе ничего не должен. Встретишь меня на улице, веди себя так, будто видишь любого другого агента.
— То есть плюнуть на землю?
Криспин лишь потер лоб, но ничего не ответил.
— Пришли список в «Пьяного графа», когда достанешь его. — Я зашагал обратно к мосту и забрал Воробья с ограждения. — Идем.
Мальчик вновь показал образец недавно проявившейся в нем разговорчивости.
— Кто это был?
— Мой бывший напарник.
— Почему он кричал на тебя?
— Потому что осел.
Чтобы поспевать за мной, Воробью пришлось удвоить шаг, но он не отставал.
— А почему ты кричал на него?
— Потому что я тоже осел.
— Он поможет нам?
— Да.
— Почему?
— Как попутчик ты мне нравился больше, когда не задавал столько вопросов, — ответил я.
Я бросил последний взгляд на Криспина, который теперь склонился над телом, изучая какую-то мелочь. Я подумал, что наговорил ерунды, о чем теперь сожалел. Я подумал, что мне еще представится случай принести извинение, хотя это и не в моих правилах. Я ошибался. За свою жизнь я много раз был не прав, но эта ошибка навсегда осталась незаживающей раной.
18
Я прожил на улице уже около четырех лет, когда как-то ночью нашел Селию. Мне было тогда лет десять или чуть больше. Если у тебя нет семьи, то некому праздновать твои дни рождения. К тому времени Синий Журавль уже привел в действие свои обереги, и тела жертв лихорадки больше не складывались штабелями на улицах, однако никто не мог обуздать анархию, царившую в Низком городе. Ночью гвардейцы держались ближе к его границам и возвращались только большими группами. Даже синдикаты не беспокоили нас, вероятно, оттого, что с нас нечего было взять.
В то время опустевший Низкий город напоминал город призраков. Понадобилось почти десятилетие, чтобы население восстановилось до прежнего уровня, и даже после этого еще многие годы оставались районы, где можно было за полчаса не встретить ни единой живой души. Найти место ночлега не представляло труда: всего-то зайти в опустевший квартал, запустить камнем в окно и залезть внутрь. В лучшем случае хозяева бежали или чума забрала их где-то на улице. Но если тебе не повезло, приходилось ночевать в одной комнате с трупом. В любом случае — коротать ночь в холоде.
Никогда больше жизнь не представлялась мне таким бесшабашным разгулом, как в годы проведенного на улицах детства. Я ни в чем не нуждался. Низкий город обеспечивал меня всем необходимым. Еду я крал, прочие мелкие надобности удовлетворял силой или обманом. Я рос закаленным, как скот, и диким, как бездомный пес. Вечерами я обходил улицы, наблюдая за тем, как городские развалины исчезают в сумерках наступающей ночи. Вот так я и встретил Селию. Вернее, сначала услышал. Ее испуганный плач привлек мое внимание, прервав мой вечерний обход.
Их было двое, оба наркоманы, крепко подсевшие на змия. Первый был древним стариком, почти ровесником первичного хаоса, гнилые десны являли свидетельство его закоренелой привычки, ветхие лохмотья кишели городской живностью. Его протеже был на несколько лет старше меня, но казался невероятно тощим; редкие рыжие волосы торчали над унылыми большими глазами. Внимание обоих было поглощено маленькой девочкой между ними, ее надрывный рев теперь сделался тише, страх лишил ее голоса.
Годы дележа территории посвятили меня в таинства тараканов и крыс, и способ моих передвижений напоминал скорее их молниеносную прыть, нежели беспечную походку большинства детей моего возраста. Под покровом темноты я был практически невидим, хотя парочка впереди меня так увлеклась девочкой, что привлечь их внимание мог разве что военный оркестр на марше. Прижавшись плотнее к уличной стене, я тихонько подкрался к ним, больше из любопытства, чем по каким-то иным причинам, и притаился во мраке, держась подальше от лунного света.
— По крайней мере три или четыре стебля мы за нее получим, три или четыре штуки по крайней мере! — рассуждал старик, запустив свои сучковатые пальцы в волосы девочки. — Отведем ее прямо к главному еретику и за трубкой чистейшего дурмана договоримся. Пусть отправляет.
