Он поднял взгляд, когда моя тень легла у его тела, и попытался разглядеть меня в калейдоскопе огней, мерцавших за моей спиной. За время нашего короткого знакомства я еще не видел Брайтфеллоу трезвым, но оказалось, что мне еще не доводилось видеть его и по-настоящему пьяным. Я с удивлением открыл, что Брайтфеллоу был человеком такого сорта, которому требуется пропустить пару глотков, чтобы прожить день, человеком, который добирается до нужной кондиции, лишь когда кровь в его жилах достигает нескольких градусов крепости.
Сомнений в том, что он сильно пьян, не было никаких — старательные усилия достичь состояния бесчувствия принесли результат. Глаза — ярко-красные угольки, окруженные опухшей плотью, по покатому лбу и свинячьему носу стекали градины пота. Вначале ему удалось кое-что в духе своей привычной бравады: злобная ухмылка Брайтфеллоу внушила мне впечатление подлинно адской ненависти. Но вскоре она исчезла, утонув в потоках спиртного, до которого дорвался маг, и его голова снова упала на пол.
— Долгая ночь? — спросил я, присаживаясь рядом с ним.
Попытка Брайтфеллоу приподняться не имела большого успеха, зато пары зловония пробились сквозь ароматы духов, которыми он щедро умастил свою одежду.
— Какого рожна тебе надо? — огрызнулся он, продавливая каждый слог сквозь непослушный рот.
— Ты сегодня такой милый, что я подумал пригласить тебя на танец.
Последнюю шутку он оставил без внимания. Да и вообще, похоже, он едва ее понял.
Я пригубил шампанского. Это был мой четвертый или пятый бокал за вечер, и шипучие газы уже начинали вызывать расстройство желудка.
— Настоящая свора ненавистных подонков, правда? Подумать только: сегодня тут блистает половина знати Ригуса. Я бы сказал, что им не хватает религиозного благочестия, но мне сдается, что это первосвященник уснул там, в чаше для пунша.
На самом деле первосвященник уснул не в чаше для пунша — он уснул рядом с чашей для пунша, просто то, как о нем сказал я, звучало лучше.
— В гробу я хотел их всех видеть, — ответил Брайтфеллоу, и я почти вздрогнул от злобы, которой дышали его слова. — Я бы сам положил их туда.
— Клинок получил бы отпускной билет?
— Нет, если бы их раздавал я.
— Тогда какой смысл был в этой затее? Когда она завершится провалом, она обернется крахом для вас обоих.
— Ты знаешь, почему делаешь то, что ты делаешь?
— Обычно я рискую, полагаясь на догадку.
Последовала долгая пауза, настолько долгая, что я было подумал, что маг вошел в ступор. Наконец, после немалых усилий, Брайтфеллоу раскрыл глаза и уставился на меня.
— Ты был агентом, — сказал он. — А теперь нет.
— Был.
— Это был твой собственный выбор?
— В каком-то смысле.
— Почему ты это сделал?
— Женщина.
— Очень хороший ответ, — похвалил он и повернулся спиной к толпе. — Я не думал, что все зайдет так далеко. Я этого не хотел.
Жалость Брайтфеллоу к самому себе вновь разожгла во мне пламя ненависти.
— Не принимай меня за священника. Мне не нужна твоя исповедь, и я не продаю отпущение грехов. Ты сам вырыл себе яму, теперь оставайся там, — огрызнулся я, но грубость не возымела действия, Брайтфеллоу даже не взглянул на меня. — Позже я брошу туда и Клинка, чтобы тебе не было одиноко.
Мне казалось, я выразился достаточно жестко и надеялся, что это расшевелит его. Однако, когда Брайтфеллоу заговорил, его голос звучал спокойно, в нем не слышалось гнева — лишь уверенность и тоска.
— Чертов ты идиот, — сказал он.
Я взял с ближайшего подноса сигарету цветной сон-травы.
— Возможно, в этом ты прав, — согласился я.
Больше маг ничего не сказал, я встал и растворился на заднем плане. После того как шампанское в моем бокале закончилось, к спиртному я не прикасался.
Мне хорошо было видно Клинка в окружении своей свиты. Они пили, курили и иногда громко смеялись. Я только удивлялся неиссякаемому запасу его корешей. Всего два дня назад я пришил четверых из них, но герцогу не составило никакого труда найти им замену, да и, судя по всему, смерть бывших друзей не легла тяжким грузом на его душу. Время от времени герцог бросал на меня угрожающий, по его мнению, взгляд, но, получив уроки устрашения у таких мастеров, как Лин Чи, я не испытывал страха.
Доктор к тому времени уже находился в особняке. Ночь становилась все глуше, и мои первоначальные опасения уступили место общему презрению, которое я испытывал к сливкам общества, отупелым сибаритам, даже простейшие радости которых были поддельными и пустыми. Перспектива полапать кого-нибудь из служанок меня не прельщала, так что я просто сидел в одиночестве, беспокойно размышляя о том, что произойдет, если я переоценил Кендрика, или результаты волшебства Селии были неверными, или если моих «сверхъестественных» дарований не хватит для решения этой задачки.
Все случилось совершенно внезапно. Одна из служанок уронила поднос и вскоре последовала за ним, в рыданиях скорчившись на полу. Девушка явно несколько несвоевременно приложилась к запасам хозяина. По чистому совпадению следующим был стоявший рядом с ней молоденький хлыщ, который опустился на колени и отравил воздух рвотой. Словно цепная реакция, бунт плоти передался толпе, группки охваченных тошнотой людей забегали по всему залу, держась за животы, в поисках подходящего места, чтобы изрыгнуть восставшую желчь.
Каждый дурак сумел бы разбавить амброзию чем-то убийственным для человека, добавив туда лепестков злобы или несколько капель молока вдовицы, но смешать снадобье с чем-нибудь несмертельным намного сложнее. И естественно, ничего этого не произошло бы, ограничься Беконфилд первой партией амброзии, которую я ему продал, и не потребуй он больше для вечеринки. Но я принес, и он взял, и случилось то, что случилось. Что бы там ни думал Клинок, я пришел не для переговоров и не для новой встречи наедине. Герцог мало подходил на роль партнера для тренировки, да и к чему тащиться в такую даль только затем, чтобы сказать человеку, что ты ненавидишь его.
Я пришел увидеть своими глазами, что время, которое я потратил, бросая по три крупинки материнского проклятия в каждый пузырек амброзии из второй партии, проданной герцогу в день нашей встречи в садах, не прошло даром. В конце концов, я обещал Доктору отвлечь внимание гостей.
Пришло самое время уносить ноги, пока герцог не заподозрил связь между мной и поветрием, косившим его гостей. По крайней мере, я мог спокойно отправляться на покой, утешаясь тем, что приложил руку к тому, чтобы празднование Среднезимья, вероятно последнее в жизни Клинка, запомнилось надолго.
Я вышел через парадную дверь и отправился в обратный путь к дому. И если Кендрик не найдет способа проникнуть в кабинет Беконфилда в то время, как все сборище вечеринки страдает безжалостной рвотой, значит, его репутация чертовски далека от того, чтобы называться заслуженной. Я вынул из кармана косячок с травкой, зажал сигарету губами и, несмотря на снег, прикурил. В целом вечер выдался замечательный, все прошло как по маслу.
