— Говорят, ее нашел ты, — сказал Йансей.
— Правильно говорят.
— Тебя это не трогает?
— Пытаюсь не думать об этом.
Йансей сочувственно кивнул.
— Плохие дела. — Он закончил складывать инструменты в толстый холщовый мешок и закинул его на плечо. — Поговорим об этом позже. Хочу занять приличное место на площади. — Мы ударили кулаками. И он пошел прочь. — Не суетись.
Причалы практически обезлюдели. Привычные для этого времени дня толпы рабочих, торговцев и покупателей ушли на похороны, довольные возможностью пораньше закончить работу под предлогом участия в спектакле публичного траура. С уходом людей на гавань опустилось немое спокойствие, столь отличное от повседневной суеты этих мест. Убедившись, что никто не видит меня, я потянулся за пузырьком амброзии. Головная боль успокоилась, боль в ноге начала отступать. Я наблюдал за тем, как серое небо отражается от водной глади, и вспоминал тот день, когда стоял на пристани вместе с пятью тысячами других юношей, готовясь взойти на палубу военного корабля, что отправлялся в Гуллию. Тогда мне казалось, что униформа мне очень к лицу, а мой стальной шлем ярко блестел в лучах солнца.
Я решил выкурить сон-травы, но передумал. Раскисать и разводить сантименты никуда не годилось — действие травки часто только усиливает твои тревоги, вместо того чтобы притуплять их. Одиночество оказалось плохим лекарством, и ноги сами собой потащились на север, в сторону церкви. В конце концов и я как будто решился пойти на похороны.
К тому времени, когда я добрался до места, служба уже началась и площадь Щедрости была так плотно забита людьми, что едва был виден помост. Я обошел основную толпу, протиснулся в переулок, ведущий к площади, и уселся там на груду корзин. Я сидел слишком далеко, чтобы слышать слова первосвященника церкви Прачеты, но уверен, что говорил он очень красноречиво, — вам ни за что не достичь того жизненного положения, когда люди будут обсыпать вас золотом, если вы не умеете говорить красивые слова в нужный момент. А кроме того, поднялся ветер, и большинство пришедших все равно не слышали его речь. Поначалу они проталкивались вперед и напрягали слух, чтобы разобрать смысл слов. Когда это не помогало, они раздражались, дети тянулись к родителям, рабочие топали ногами, чтобы согреться.
На помосте, примерно в десяти шагах позади священника, сидела мать девочки. Несмотря на расстояние, я узнал женщину по выражению ее лица. Во время Войны я видел такое на лицах юношей, потерявших конечности, — выражение страдания от полученных ран, от которых они должны были умереть, но судьба пощадила их жизнь. Такое выражение со временем оседает, словно влажная штукатурка, постепенно въедаясь в кожу. И, глядя на нее, я подозревал, что несчастная женщина уже никогда не расстанется с этой маской печали, и однажды холодной ночью, когда тяжесть муки станет невыносимой, она не вскроет вены стальным ножом.
Священник достиг кульминационной части, или, во всяком случае, мне так показалось. Я по-прежнему ничего не слышал, однако его торжественные жесты и благоговейное бормотание толпы вроде бы указывали на приближение финала. Я попробовал прикурить сигарету, но ветер задувал огонь, и, уничтожив полдюжины спичек, я отказался от своего намерения. Такой вот выдался день.
Вскоре все кончилось: речь произнесена, молитвы исполнены. Первосвященник поднял над собой золоченый образ Прачеты и сошел с помоста, процессия с гробом двинулась следом за ним. Часть толпы присоединилась к процессии. Но большинство разошлись по домам. Все-таки на улице было холодно, а до кладбища путь неблизкий.
Подождав, пока толпа на площади поредеет, я поднялся с места. Во время речи священника, из которой не слышал ни слова, я решил нарушить свое добровольное отлучение и вернуться в Гнездо. Я хотел поговорить с Синим Журавлем.
Чертовы похороны. Чертова мать. Чертов ребенок.
6
Гнездо царит над Низким городом, как Шакра Перворожденный царит над Чинватом. Изумительно стройный столп, темно-голубой на фоне серых доходных домов и складов, устремленный в бесконечность. Не считая королевского дворца, с его хрустальными бастионами и широкими воротами, это самое необычайное строение в городе. Вот уже тридцать лет башня штурмует небосклон, являя разительный контраст окружающим ее трущобам. Казалось таким утешением иметь наглядное свидетельство того, что видишь еще не все, что можно увидеть, и где-то существует иная жизнь, не изгаженная зловонием и испражнениями. Так думал я в юности.
Надежда, разумеется, оказалась ложной, но в этом не виноват никто, кроме меня самого. Много воды утекло с тех пор, и башня давно перестала служить мне напоминанием о расточительных обещаниях. То были лишь глупые надежды несмышленого юноши.
Чтобы освободить место для площади Торжества, как теперь называлось пространство вокруг Гнезда, целый квартал сровняли с землей, но никто не возражал. Это случилось в мрачные годы после великого поветрия, когда население Низкого города сократилось до жалкой доли того, что было в прежние времена. На месте снесенных домов построили белокаменный лабиринт. Башню со всех сторон окружили причудливо-замысловатой паутиной стен, высота которых едва доходила до пояса, и любой, кто пожелал бы выставить себя идиотом, мог перебраться через них вскачь. В детстве я часами развлекался здесь игрой в кошки-мышки, прячась за рядами гранита или носясь на цыпочках вдоль стен.
Похоже, площадь оставалась единственным местом Низкого города, которое пока еще не изуродовали его обитатели. Несомненно, репутация Синего Журавля, как одного из величайших магов нашего государства, способствовала в какой-то мере обузданию вандализма, однако в действительности жители Низкого города все как один преклонялись перед своим покровителем и просто не потерпели бы осквернения его твердыни. В любом кабаке между каналом и портом грязные высказывания в адрес волшебника грозили вам по меньшей мере побоями, а то и ударом ножа под ребро. Синий Журавль был нашим кумиром, самой обожаемой личностью, ценимой превыше королевы и патриарха, вместе взятых. Он не скупился на благотворительность, поддерживая деньгами полдюжины сиротских приютов, и раздавал милостыню, радостно принимаемую благодарной публикой.
Я остановился перед домом моего старейшего друга и прикурил сигарету. Ветер немного стих, позволив мне это маленькое удовольствие. Пять лет я не виделся со своим наставником, чему имелись веские основания, и я пускал табачный дымок в прохладный воздух, складывая в стопку причины нашей разлуки, пока они не нависли над блажью, что привела меня в такую даль. Я мог бы еще положить конец этой глупости, вернуться в трактир «Пьяный граф», зажечь сон-траву и проспать до утра. Мысль о мягкой постели и разноцветном дымке угасла, едва я переступил порог первой арки, и ноги медленно понесли меня вперед вопреки моим собственным предчувствиям, на которые я, должно быть, в последнее время обращал мало внимания.
Я пробирался все дальше сквозь лабиринт, полузабытые воспоминания вели меня то вправо, то влево. Сигарета потухла, но мне не хватало сил запалить ее вновь, и я просто сунул окурок в карман своей куртки, чтобы не оставлять мусор во владениях Журавля.
