Через полчаса вся площадь водила хороводы, пела и плясала. Во всем этом круговороте – как в планетарии, когда ты не сохраняешь относительную неподвижность, а над тобой проплывает экспозиция звездного неба, – Иванна сидела, положив руки на колени, и смотрела на Давора. Характер ее внимания и концентрации был таким, как у человека, который движется по минному полю и во что бы то ни стало должен пройти его из края в край. Только ей было не страшно, а как раз в высшей степени приятно и интересно. И тепло.
Он ее втянул, захватил и присвоил – она это понимала, – все произошло по обоюдному молчаливому согласию. Никому раньше захватить и присвоить ее не удавалось, и ей даже в голову не могло прийти, что такое вообще когда-нибудь может случиться. Что она безо всякой в общем-то рефлексии, без оценки рисков и последствий, вообще не мороча голову всеми подобными глупостями, позволит взять себя голыми руками. Но ведь даже есть выражение: «отдать в хорошие руки»?
Иванна смотрела на хорошие уверенные руки Давора – за все время тот не сделал ни одного необязательного или спонтанного движения. Потому что человек, который имеет дело с тканью пространства, не может позволить себе спонтанных движений… зато может позволить себе пить виски в перерыве между композициями и смотреть ей в глаза так, что уже все – духовая секция, струнные и ударные, академический хор и первая скрипка – заинтригованно нет-нет да и поглядывают в ее сторону, насколько позволяет им занятость в процессе и расположение на сцене. Давора же, похоже, никак не сковывает его собственное расположение, то фиксированное место, откуда он управляет всем оркестром. Он просто, не теряя обзора, развернулся к Иванне, чтобы взаимодействовать с ней максимально фронтально.
«Всем телом, не побоимся сказать…» – подумала Иванна и улыбнулась.
И он немедленно улыбнулся ей в ответ.
Несмотря на всю свою увлеченность тонкостями его техники и богатым разнообразием уже сгенерированных им объектов, она в очередной раз внутренне ахнула от этой улыбки.
С такой своей реакцией она поделать ничего не могла.
* * *
Девушка все-таки сказала ему «спасибо». Что она еще могла ему сказать? Только спасибо. Или хва́ла – по-сербски.
– Хва́ла, Давор, – сказала девушка, когда он подошел к ней, немного порозовевший, со спутанными волосами и с блестящими глазами. – Спасибо.
Он легко положил руку ей на плечо и, улыбаясь, поцеловал в щеку. То, как он это сделал, привело ее в какое-то невероятное смущение или смятение. Иванна растерялась. Это был не мужской поцелуй, не какой-то там родственный или отеческий, и не такой, когда тебя жалеют или утешают. Так может поцеловать ребенок – легко, просто так, скользнув напоследок щекой по щеке.
– Как тебя зовут? – спросил Давор.
Не пройдет и двух дней, как Иванна с иронией (неуместной, в общем-то, в такой ситуации) поймет главное: в тот момент, когда в аэропорту Фрайбурга от самолета откатили трап, случайности в ее жизни кончились. Они должны были встретиться именно здесь и вместе сделать то, что, вообще-то, не под силу людям, кем бы эти люди себя ни считали. Шансов у них мало, и сил не так уж много, и надежды, но теперь, по крайней мере, они были вместе.
Части целого.
– Иванна? – удивился он. – Никогда бы не подумал…
Что можно сказать о человеке, который сначала целуется, а после знакомится? Который без предупреждения осуществляет по отношению к тебе полномасштабную интервенцию, а после как ни в чем не бывало спрашивает «как тебя зовут»?
– Даже не знаю, что сказать… – Давор сунул руки в карманы брюк, смяв полы пиджака. – Наверное, я должен извиниться. Или нет?
– Нет, – покачала головой Иванна, – не должен.
Он покивал, улыбаясь, и видно было, что человек не знает, что еще сказать, но и уходить никуда не собирается.
– Зачем вы это сделали?
Иванна поймала себя на том, что стоит к нему значительно ближе, чем обычно стоит по отношению к собеседнику. Прямо-таки упирается носом в его небритый подбородок. У нее, слава богу, всегда было чувство личного пространства – как своего, так и чужого, – и она не выносила, когда кто-то в разговоре подходил к ней ближе, чем на расстояние вытянутой руки. Включая, между прочим, и близких людей. Но сейчас они с Давором стояли, практически касаясь друг друга, и Иванна не испытывала никакого неудобства, даже не задумывалась о том, кто первый дистанцию нарушил.
– Тут меня на пресс-конференции спросили: «Как вы делаете это?»
– Не «как», – уточнила Иванна, – а «зачем». Хотя «как» – меня тоже очень интересует. Как вы делаете это вообще, и зачем вы сделали это для меня.
– Ну, шизофреник шизофреника чувствует издалека, – пожал плечами Давор, и по щеке Иванны легко скользнула прядь его волос.
– Мы с вами похожи на шизофреников?
– Что значит – похожи? – Он рассмеялся. – Мы с тобой стопроцентные шизофреники. Настоящие психи и пограничники. Я, правда, в этом никогда и никому не признаюсь, но сейчас совсем другое дело. Нам с тобой, в силу нашей природы, неведомо, что возможно, а что невозможно. Что можно, а чего нельзя. Не в моральном, конечно, смысле, а в… – Давор задумался.
– В инструментальном, – помогла ему Иванна.
– Вот именно, спасибо. В инструментальном.
И тут Иванна сказала то, что совсем не собиралась говорить. Но раз она псих, то ей, наверное, можно.
– Я бы очень не хотела расставаться с вами, – сказала Иванна.
– И я бы тоже очень не хотел. Более того, – он взял ее за плечи и развернул так, чтобы ее лицо оказалось в свете уличного фонаря, – более того…
– Что?
– Мы и не должны. Исключено.
«Психи, да», – подумала она в тот момент, глядя в его внимательные темные глаза, в которых не было ни тени иронии.
В пять утра в баре гостиницы они отпивались кофе с коньяком, потому что безумно замерзли.
Решив не расставаться, они сначала (как поступили бы на их месте все нормальные люди) взяли у Павла машину с водителем и отправились в ресторан, поскольку страшно проголодались. Там они заказали много мяса и овощей, водку в замороженном штофе, каперсы и мороженое.
– Зачем мороженое? – запоздало спохватилась Иванна.
– А черт его знает! – Давор вытянул ноги и с удовольствием закинул руки за голову. – Это же мороженое, оно красивое. Шарики, сливки, шоколадная стружка… Можно посмотреть, а потом выбросить. Или пойти подарить детям на улице.
– Сейчас полдвенадцатого ночи, – сказала Иванна, которая никак не могла почувствовать себя стопроцентным психом и временами приходила в сознание. – На улице нет никаких детей.
– У меня было трудное дворовое детство и никогда не было такого мороженого, – продолжал он. – А ты еще маленькая и всю жизнь живешь в обществе буржуазного изобилия. Тебе меня не понять.
