– Иди спать, джана, – строго сказал Давор. – Мы немного поиграем, немного поговорим… Немного послушаем струнный квинтет черниговской филармонии. У них специально для рассвета есть Шнитке. Согласись, что Шнитке на рассвете – в нашей ситуации как раз то что надо.
– Не пойду спать, – разозлилась замерзшая Иванна. – Что я, как дура, хожу туда и обратно?
– Тогда зайди в автобус и сделай для нас с Владимиром кофе с коньяком, – пожал плечами Давор. – Там где-то есть термос… И еще там спят Бранка с Гошей, ты их не буди.
Владимир Тимофеевич удивленно поднял брови и продолжал играть.
– Ты таки сумасшедший, – тихо сказала через короткое время Иванна, ставя кофе рядом с ним на монитор.
Давор прикрыл глаза.
– Я предупреждал тебя… – Он взял ее за рукав плаща и, подтянув к себе, поцеловал в нос. – Я честно предупреждал тебя, джана.
* * *
В полдень на сцене появился детский еврейский театр «Ор Шалом» со спектаклем «Король Матиуш Первый», для которого, оказывается, Бранка с Гошей по просьбе Давора полночи писали непрерывную музыкальную тему, используя еврейский мелос, музыку польского городского барокко и нацистские военные марши.
На площади среди зрителей было очень много детей. Они вели себя тихо, что вообще невозможно, с точки зрения Иванны, и противоречило психологии детской толпы. Они обязательно должны возиться, толкаться, кто-то обязательно должен провоцировать шум и гам… Но эти дети почему-то вели себя тихо.
Иванна не считала себя большим театралом, однако понимала – то, что она видит сейчас, не всегда увидишь во «взрослом» театре. Маленькие актеры, в самом начале взявшись за руки, звонкими голосами без особых затей спели хором песенку со словами: «В облаках сентября догорает заря, журавли улетают на юг, а Марго в облаках, с журавленком в руках, журавлей не пускает на юг… ох, смех, о-го-го, подвинься, Марго, дай местечко на небе твоем…» И моментально установили железный раппорт со зрителем, постоянный контакт со всей площадью, как бы неправдоподобно это ни выглядело.
Давор подошел к Иванне и взял ее за руку.
– Фантастика… – тихо сказал он.
Король Матиуш был маленький и тонкошеий, со светловолосой головой, пушистой, как одуванчик. У него были «королевский» жилет со стразами и золотыми галунами, сапоги с маленькими шпорами и круглые серые глазищи. Все его учили жить, никто его не принимал всерьез, и сам он постоянно ошибался. Когда в спектакль стала штрих-пунктирно вплетаться тема доктора Корчака, для которого, собственно, дети из еврейского Дома сирот и разыгрывают грустную сказку в невыносимых условиях краковского гетто, Иванна уже не могла отвести глаз от сцены.
«Он убирал наш бедный двор, когда они пришли… – говорили дети, и Иванна этот бедный двор отчетливо видела, она почему-то всегда знала, как тот выглядит. – И странен был их разговор, как на краю земли. Как разговор у той черты, где только «нет» и «да». Они ему сказали – ты, а ну иди сюда! Они сказали: ты поляк? И он сказал: поляк… Они сказали: как же так? И он ответил: так… Но ты ж, культяпный, хочешь жить, зачем же, черт возьми, ты в гетто нянчишься, как жид, с жидовскими детьми? Они сказали: трам-пам-пам, к чему такая спесь? Они сказали: Польша – там. А он ответил: здесь…»
[9]
Главное условие было соблюдено – музыка звучала непрерывно. Бранка, Гоша, Милан и Бокан, сидя по периметру сцены, переходили от темы к теме, и музыка, звучащая на бэкграунде, делала известную историю вообще невыносимой.
Давор внимательно посмотрел на Иванну и кончиками пальцев вытер ей слезы.
В это время король Матиуш уже хорошо знал, почем фунт лиха и что с ними случится в самом конце.
В это время Давор понял, что именно он сделает.
В это время дети из Дома сирот, взявшись за руки, уже собирались уходить со сцены туда, откуда еще никто не возвращался.
В это время Иванна подумала то же самое, что подумал Давор.
Десятилетний Матиуш уходил последним. И сказал напоследок, глядя серыми глазищами в глаза всей площади сразу:
Окликнет эхо давним прозвищем,
и ляжет снег покровом пряничным,
когда я снова стану маленьким,
а мир опять большим и праздничным.
Когда я снова стану облаком,
когда я снова стану зябликом,
когда я снова стану маленьким,
и снег опять запахнет яблоком.
Меня снесут с крылечка сонного,
и я проснусь от скрипа санного,
когда я снова стану маленьким
и мир чудес открою заново.
[10]
* * *
В аэропорту Борисполь один за другим приземлились два небесно-голубых «Боинга» – в Киев прибыли аравийские «воздушные шейхи» Аббас аль-Ассад, его брат Карим и сын брата Мелик, за двухметровый рост получивший домашнее прозвище Мышонок. Воздушными шейхами их называли диспетчеры всех аэропортов мира – за всепоглощающую страсть к полетам. В воздухе они проводили значительно больше времени, чем на земле. В их «Боингах» было все – домашние кинотеатры, бильярд и боулинг, индивидуальные каюты, кухни и повара, а у большого любителя флоры и фауны Мышонка Мелика еще и небольшой атриум, несколько клеток со всякой мелкой живностью – хамелеонами, игуанами и палочниками, которые виртуозно принимают форму веточек. Любимым развлечением Мышонка во время полета было курение кальяна и пересчитывание палочников на веточках. Палочники мимикрировали, и Мелик всегда ошибался.
– Давайте, – предложил Аббас аль-Ассад мрачному и болезненно бледному президенту, – мы с вами сейчас пойдем попьем кофе, выкурим по сигаре, а за это время долетят и приземлятся еще два «Боинга», и в каждом из них будет годовой бюджет государства Украина.
Президент глухо молчал. И тогда в разговор вступил Карим – в глубине души он считал себя более красноречивым, чем брат, и к тому же был недоволен, что Аббас вот так прямо, без аргументации, заговорил о деньгах. В конце концов, не в них же дело. Не в них.
– Вы поймите нас тоже, господин президент, в то время, когда христианский мир подозревает мусульман во всех мыслимых и немыслимых преступлениях против человечества, только двое из вас пришли к нам и сказали, что мы одной крови. Это был покойный Иоанн Павел и еще этот парень, под Исламскую симфонию которого мы летаем. А вас мы просим совершить единственно правильное действие, которое должно повлечь за собой единственно правильное последствие. Два бюджета Украины. Нет? Что вы молчите? Три бюджета. Просто один «Боинг» придется занять у отца, у нас с ребятами только четыре. Мелик, позвонишь дедушке, он тебе даст. Мелик у него любимчик, дедушка ему не откажет. Что вы молчите, господин президент?
Переводчик-синхронист выглядел так, будто вот-вот грохнется в обморок. Видимо, он живо представил себе, как прямо сейчас на летное поле один за другим приземлятся три годовых бюджета страны.
