– Я сам буду на штурвале, – наконец решил начальник с космополитичным именем Карл Иванович.
Юська выглядела несчастной и разочарованной. И вот тут не удержалась, произнесла-таки шепотом, один раз произнесла, свое любимое словечко на букву «б». Но подчинилась.
Виктор спрашивал себя, чего ему хочется больше – чтобы невозможная девица наконец отбыла в свою Москву или чтобы задержалась на время – она его совершенно измотала. За минувшие два дня на свежем воздухе они были не больше трех часов, если не считать нескольких киевских ресторанов. Юська сняла «квартиру посуточно» заблаговременно, еще в Москве, справившись в Интернете о существующих вариантах и созвонившись с арендодателем. В своей структурированной, годами отшлифованной обстоятельности она была похожа на Иванну. Ведь все-таки тоже была философом, к тому же преподавателем латыни. В съемной квартире они варили креветки, пили красное вино и совокуплялись во всех возможных и невозможных местах, включая балкон, коврик в прихожей и шкаф-купе. Идея секса в шкафу-купе пришла к Юське спонтанно, в тот момент, когда она в чем мать родила пела песни военных лет и взбивала яйца для омлета. Яичная субстанция была отставлена в сторону, газ под сковородкой выключен, и идея реализовалась немедленно.
Виктор Александрович чувствовал себя озадаченным. С одной стороны, он был рад и горд, конечно, что пока еще способен хотя бы частично соответствовать столь удивительному темпераменту, с другой стороны, у него никуда не исчезло, а даже закрепилось ненавистное чувство вины, с третьей стороны, он чувствовал полную несостоятельность в том, что касалось плана действий по спасению Иванны, на что так рассчитывала Юська. Она верила в него. Было время, и Иванна верила в него. Было время, он и сам верил в себя. Только это было уже давно.
Чернигов находился так близко к Киеву, что режим полета Карл Иванович охарактеризовал словами «взлет-посадка». То есть не успел набрать высоту – а надо уже заходить на взлетно-посадочную полосу. Но у Юськи имелась идея нарезать круги над той местностью, которая еще несколько дней назад была городом, и она попросила Карла Ивановича рассчитывать не меньше чем на два часа полета.
– Что ты хочешь там увидеть? – не понимал Виктор.
Прошло не так много времени с начала полета, как Юська вдруг заорала, глядя в иллюминатор:
– А ты говорил! О, е-мое!
Виктор посмотрел вниз. И увидел бесконечное множество разноцветных кусочков – как будто кто-то настриг ножницами на неровные квадратики пачку цветной бумаги. Он и сам так поступал в детстве – делал из цветной бумаги самодельные конфетти.
– Там палатки, – попала Юся. – Ого, ничего себе, сколько!
– Так вы не знали? – удивился Карл Иванович. – А я так и понял, что вы как раз хотите на этот дурдом посмотреть. Дурдом чистой воды. Мои ребятки тоже летают смотреть – девок своих катают. А сын с компанией как раз там, внизу. Взяли палатки, спальники, гитары-барабаны свои – и ни сессия им не указ, ни родители. Мир сошел с ума, знаете ли. Причем окончательно.
– Так точно, – охотно подтвердил Виктор.
– Типа паломничество? – спросила заинтригованная Юся. – Ну да… Говорите, гитары взяли?
– Сын звонил, сказал – хиппи съезжаются со всего мира, рокеры-шмокеры всевозможные, вообще люди всякие на своих машинах. Музыка звучит непрерывно. Ну, как тогда… как тогда в Чернигове. У жены там родители… Как сказать? Остались? Она говорит, что ей снится этот город каждую ночь, и все сны хорошие, нестрашные. Как вы думаете, что с ними случилось? Я вчера вечером в новостях посмотрел кусок трансляции из Ватикана, – безо всякого перехода продолжил Карл Иванович, найдя благодарных слушателей, а Виктор мысленно устыдился: они-то с Юсей чем занимались во время вечерних новостей… – Ватикан, видите ли, просит не принимать близко к сердцу произошедшее, но признает, что не может пока ничего объяснить. Я так рад, знаете ли, что церковь тоже не может чего-то объяснить. И что она в принципе вынуждена что-то объяснять.
* * *
Санда и знать не знала, что Зоран так, как смотрит на нее, не смотрел ни на кого и никогда в жизни. Он сейчас только и делал, что смотрел. У нее ноги немели, когда он так смотрел. Санда призналась ему в этом, и он утопил ее в своих глазах.
Зоран ее пил и ел, ею дышал. Не мог спать – казалось, что если уснет, Санда куда-нибудь денется. Когда та поднимала руки, чтобы заколоть на затылке свои персиковые волосы, собрать их в узел, стянуть мягкой зеленой резинкой, у него кружилась голова. Он забывал делать вдох и выдох, когда смотрел на ее рот. Зоран не оставил ей ни одного шанса, врастил ее в себя, присвоил. Он десять лет молился, чтобы это случилось. Но! Все свои деньги и связи, гигантское свое влияние, свою голубую кровь и героическую биографию, обе Вертикали и пресловутый Эккортов архив он отдал бы за то, чтобы произошло какое-то внезапное переформатирование реальности и они с Сандой оказались бы в мире, где нет и никогда не было никакого Давора Тодоровича.
Еще несколько дней назад этот человек был хоть и великим-лучшим-неповторимым, но еще и просто ее мужем, и в этом сюжете было все более-менее ясно. Однажды он блестяще справился с данным обстоятельством – справился бы снова. Но теперь с упорством, достойным лучшего применения, все, кто только способен вылезти на экран телевизора, говорят о нем как о человеке, который изменил мир. Давор Тодорович, прошу заметить, а не Зоран Николич из королевского дома Бранковичей, самый ресурсооснащенный и самый рафинированный проектировщик. Был, конечно, еще Густав Эккерт, самый гуманитарный и самый совестливый, но он умер. И Стефан Кларк умер, и теперь ему, Зорану Николичу, отдуваться за всех.
«Мир уже никогда не будет прежним…»; «Мы не знаем, как жить в этом новом мире, но что-нибудь придумаем…»; «Это и чудо, и катастрофа, и промысел Господний в чистом виде…» – вот такими благоглупостями забит эфир.
А у него есть только одно оправдание – чудовищное по масштабу и мощности действие осуществили два амаргора, которые, видимо, были сильны и сами по себе, но, совпав в пространстве и времени, стали сильнее не вдвое – то было бы еще полбеды, а непонятно во сколько раз. На несколько порядков. Он понимал одно: во всей произошедшей истории, помимо всего прочего, далеко не последнюю роль сыграли отношения, которые сложились между ними. Да, да, в том, что случилось, замешано очень сильное чувство. И совсем не обязательно любовь. Он, Зоран, никогда не считал любовь королевой в мире страстей. Может быть, привязанность. Может быть, какая-то особая, специфическая эйфория от консолидации масштабов и индивидуальных миров. Расширение. Ну как будто ты стоишь на вершине горы, и у тебя и адреналин, и эндорфины, и гипервентиляция мозга… И ничего случайного в их встрече нет, можно даже не сомневаться. Их вело и гнало друг к другу, для них уже были написаны маршрутные листы и выбрано место встречи – она не могла не услышать его музыку, он не мог пропустить ее в толпе.
Амаргоры, будь они неладны.
А он-то, он – обычный человек.
Ему-то что делать?
