– Хорошо, – согласился Зоран. – Сестра Анхела нас интересует прежде всего как автор теории об амаргорах, как вы понимаете… Но также мне действительно интересно, почему именно она… и что она вообще такое.
– С ней связано много непонятного. Когда ее забирали из Санта-Каталины, вымотанную и деморализованную допросами инквизиции, Долорес, тогдашняя настоятельница монастыря, сказала одну странную вещь: «Будьте осторожны, в ней есть опасная глубина».
…Сестра Анхела провела в Санта-Каталине не больше трех лет, но и монастырю было тогда немногим больше десяти. Ее нашли в сельве возле Икитоса, куда в те дни прибыла монастырская экспедиция для инспекции недавно основанной христианской общины и школы. Женщина была больна лихорадкой, бредила и в таком сумеречном состоянии сознания провела в общине больше двух недель. Если бы экспедиция обнаружила больного и умирающего аборигена, никто бы и пальцем не пошевелил – конкиста истребляла аборигенов сотнями тысяч. Но несчастная была католичкой, белой женщиной из Метрополии и, судя по всему, принадлежала к испанской аристократии. Она явно попала в беду, и выхаживали ее самоотверженно. Когда больная пришла в себя, то, по словам матери Долорес, она глухо молчала, не отвечала, даже не реагировала ни на какие вопросы, только пила маленькими глотками индюшиный бульон и смотрела в окно.
Спустя примерно две недели она немножко пришла в себя, и ее перевезли в Лиму, в монастырь. Через несколько дней своего полного молчания незнакомка вдруг заговорила и рассказала Долорес, что отправилась в Перу на корабле конкисты с отцом – чиновником Метрополии, который должен был вступить в права экомьендеро, то есть получить в управление округ. Но на корабле случилась пьяная драка, отец вступился за слабого и был убит. Больше несчастная ничего не помнила, что-то с ней случилось на корабле. В монастыре шептались, что ее могли изнасиловать. Обычное, в общем-то, дело по тем временам, но женщина не могла ни подтвердить этого, ни опровергнуть. А врач сделал при осмотре вывод – она не является девственницей, что вообще-то говорило в пользу версии об изнасиловании – ведь незамужняя дочь испанского аристократа по определению должна была блюсти девичью честь. Но была ли она незамужней? В общем, женщина ничего не помнила, кроме своего имени – Анхела и имени отца – Алехандро. Говорила она на испанском, но в некоторых случаях забывала или неверно произносила слова, и было видно, что язык ей… не вполне родной, что ли. Но на вопросы о том, не воспитывалась ли она где-то за пределами Испании, не было ли у нее, к примеру, матери не-испанки, ответить не могла – не помнила, и все тут. При этом Анхела обнаружила отличное образование – знание истории, литературы и поэзии, даже трудов Платона и Аристотеля, а также безупречное воспитание – немного вычурное в вопросах гигиены и этикета, но эту особенность сестры списали на ее аристократическое прошлое.
Наши люди перевезли Анхелу сначала в герцогство Каринтию, в одну из резиденций вступившего на престол Фердинанда II, большого друга и покровителя династии, а после – сюда, в Вену, где активно разворачивались работы по реформированию Университета, который к тому времени пришел в полный упадок после турецкой осады Австро-Венгерской империи. Анхела немного ожила, пришла в себя и выказала большую заинтересованность в этом деле. Она предложила свое посильное содействие, и предложение было принято с благодарностью.
А однажды, дело было в начале лета, она сказала, что должна отлучиться на несколько дней. Анхела ничего не объясняла, ей предложили помощь и сопровождение, но она отказалась, взяла только деньги и воду во фляге и рано утром отбыла в неизвестном направлении. А через несколько дней вернулась, жива-здорова, в добром расположении духа. Но не одна, а с мужчиной. Никакого описания этого человека не дано, а причиной тому, видимо, предвзятость хроникера. Ревность, вероятно. Сказано только, что он был старше Анхелы, немногословен, с хорошими манерами и производил на всех положительное впечатление. И – да! – судя по акценту, он был откуда-то с севера Италии, из Вероны или что-то в этом роде. Анхелита представила его как близкого друга, что решительно никаким образом не вписывалось в ее историю, но тут она проявила неожиданную твердость, граничащую с упрямством: сказала, что это ее личное дело, и попросила ей доверять. Эккерты – Эрвин и Берта – очень симпатизировали Анхелите, поэтому подумали-подумали и решили доверять. В конце концов, брать на себя ответственность было их привилегией. Да…
Рассказчица замолчала, будто задумалась о чем-то. Будто решала – продолжать ли ей историю сестры Анхелы.
– И что же случилось? – спросил Зоран, причем буквально сорвал у меня с языка мой вопрос.
– Случилось? – Мара пожала плечами. – Да ничего не случилось. Пожалуй, это все. Ну что еще? Анхелита и ее друг целыми днями сидели на веранде и разговаривали с утра и до вечера. Веранда была увита плющом. Она находилась вон за тем окном… Дом после реконструировали неоднократно, и теперь веранды уже нет. Ну, вот. Между ними всегда стояло блюдо с белым хлебом и сыром и кувшин с вином. Они разговаривали, иногда писали что-то или читали, порой молча сидели, сдвинув стулья, причем мужчина обнимал ее за плечи, а она пристраивала голову у него на плече или на груди. Он гладил ее по волосам, иногда что-то говорил ей на ухо, оба смеялись, иногда спорили о чем-то или просто смотрели друг на друга. Иногда спускались с балкона в сад. Ему отвели комнату во флигеле. И несмотря на очевидную для всех нежную привязанность мужчины и женщины друг к другу, не было замечено, чтобы Анхела хоть раз осталась у своего друга на ночь или тот – у нее. Впрочем, – Мара пожала плечами, – он был значительно старше ее, и если бы она не представила его другом, можно было бы подумать, что это, к примеру, ее отец. Либо публиковать свои близкие отношения им мешала деликатность и осознание того обстоятельства, что они все-таки в гостях. Тут я ничего определенного не могу сказать.
По мере того как Мара говорила, у меня в голове в лобных долях возникло и все усиливалось жжение, а потом началась пульсация, как бывает при гайморите.
– Они умерли? – спросил Зоран.
– Ну, разумеется, когда-то, в свое время… Извините, но все-таки пятьсот с лишним лет прошло. Но вот где и как они умерли, нам неизвестно.
– То есть вы хотите сказать, что они умерли не здесь?
– Видите ли… – Мара задумалась и склонила голову к плечу, как будто потеряла нить разговора. – Понимаете, в какой-то момент они ушли. Просто встали и ушли. Сказали что-то вроде: «Спасибо вам за все, мы пойдем, нам уже пора». Что-то в таком роде. Так и ушли, ничего не взяли с собой – оставили недопитое вино, хлеб и сыр. Но по пути зашли в часовню… Пойдемте, я вам лучше покажу.
Мы спустились с крыльца и пошли по хрустящему розовому гравию к небольшой часовенке из тусклого камня. Внутри было прохладно, темно и, несмотря на ее малые размеры, как-то гулко, как в большом храме. В центре стояла статуя Девы Марии, а слева, на стене, висел продолговатый металлический ящик с кодовым замком.
– Это что, сейф? – удивился Зоран и кончиками пальца провел по кнопкам.
– Можно сказать и так, – улыбнулась Мара. – Много лет там поддерживается определенная температура и уровень влажности. Раньше камера была попроще, конечно. Распятие-то деревянное и иначе бы точно не сохранилось. Конечно, серебро и слоновая кость более долговечны… Но хотелось сохранить все так, как оставили они. Во всей целостности, так сказать. Потому что, решили Эрвин и Берта, раз они оставили это, значит – не просто так. Что-то это должно значить.
