* * *
«Галя навсегда уехала в Торонто, а через два месяца, вопреки всем моим размышлениям о беспредельной хреновости, пришла весна. На остановках и возле рынка бабушки продавали вербу. Они говорили – „котики“, дело шло к Восьмому марта. Я тупо прогуливал школу – уходил на лодочную станцию, садился на шершавую перевернутую лодку, курил и читал. На Десне медленно таял лед, и жизнь, в осмысленности которой еще несколько дней назад я был не уверен ни на копейку, постепенно насыщалась теплым ветром и нежными перламутровыми сумерками. И я наконец понял, чего хочу. Понял, что хочу построить яхту и уйти на ней по Десне – на Днепр, по Днепру – в Черное море, а оттуда можно попасть в Мировой океан, который не имеет ни конца, ни края, только отдаляющийся горизонт. Но для того чтобы построить яхту, нужны деньги…»
– Ну чего ты смеешься, падла? – огорченно спросил Александр. – Иди ты к черту, не буду тебе ничего рассказывать!
– Яхту построить… Так это и был основной мотив?
– Мотив чего?
– Ну, ты впервые понял, для чего тебе нужны деньги. Чтобы яхту…
– Мне деньги не нужны были, блин, – непоследовательно возразил Владимиров. – Мне хотелось яхту построить. Ты, Лешенька, какой-то тупой.
Ага, а теперь он флотилию может купить себе, не только яхту.
– И что? – осторожно спросил я.
– Ничего. Деньги есть. Есть деньги, заводы, даже один водоплавающий танкер. Только для яхты деньги – не главное, как выяснилось.
– А что главное?
– А не с кем было. Не с кем разговаривать, не с кем яхту строить, решительно не с кем поржать, напиться и, главное, «Понедельник начинается в субботу» почитать вслух некому.
– Кончились твои страдания, – сообщил я ему и, не глядя, взял с полки любимое измочаленное худлитовское издание. – Лови!
Он, естественно, поймал. И счастливо уставился на меня поверх очков своим слегка расфокусированным взглядом.
– Неужели?
– Читай, Санька, – сказал я севшим голосом. – В многомиллионной стране ты наконец нашел кретина, который способен отдать душу за возможность всю ночь слушать «Понедельник» в твоем исполнении. Сначала мы читаем «Понедельник», в перерывах жарим мясо, а потом будем строить твою яхту.
То есть я сам ему предложил. Потому что в тот момент я окончательно понял, что мне уже все равно. Отчаянная придурковатость всей ситуации заключалась в том, что шутки шутками, но без него я сдохну от тоски и скуки, потому что во всем белом свете, во всем необозримом пространстве Мирового океана мне не с кем, решительно не с кем будет поржать.
Часть вторая
Проснувшись в очередной раз и в очередной раз потерявшись в днях недели и времени суток, я собрался выползти наверх и вымыть палубу – всю ночь был ливень с ураганом и настоящий шторм на Днепре, и всю ночь меня рвало в гальюне, но не от морской болезни, а от того, что накануне смешал виски с пивом, вероятно потеряв последние остатки мозгов. А палуба, наверное, вся в иле и в песке. Только одно живое существо меня интересовало – наша яхта. О ней надо заботиться, она должна быть в порядке, потому что в конечном счете все мои планы связаны только с ней.
На корме сидела незнакомая барышня и читала книгу. Она сидела почти спиной ко мне, а на берегу работала помпа, и свист и чавканье, конечно, заглушили короткий вакуумный хлопок открывающейся двери. Так что она не оглянулась. Читала, как у себя дома, – на моей яхте! Я стоял в двух метрах и тупо смотрел на ее спину в белой ветровке.
– Доброе утро, – произнесла она и только тогда обернулась. Значит, слышала.
– Доброе утро, – подал голос я. – Вообще-то это моя яхта.
Барышня пристально и совершенно открыто рассматривала меня – сонного, небритого, всклокоченного урода, и я, слава богу, не увидел в ее лице ни удивления, ни сочувствия.
– Извините, – сказала она, – но ваш телефон не отвечает, вот я тут и сижу. Не хотела вас будить.
– Я в основном сплю, – зачем-то сообщил я ей, – вы могли просидеть тут до следующего утра.
– Ну и не беда, – спокойно заявила незнакомка.
– А зачем вы сидите? – наконец-то мне пришел в голову вопрос по существу.
– Вас жду.
– А-а…
Редкий по красоте диалог.
Гостья повертела на пальце серебряное кольцо.
– А почему вы не спрашиваете – зачем?
– Я спрошу, – пообещал я ей. – Если вы еще немного посидите, я почищу зубы, а потом уж спрошу у вас – зачем.
Я спустился в гальюн и посмотрел на себя в зеркало. Ну, так и есть – небритый, помятый урод с сизыми синяками под глазами. Зачем я с ней разговаривал? Чего она приперлась?
Меня нет, я умер вместе с Санькой тридцатого августа, в четверг, в три часа дня, и теперь бесконечно вижу одно и то же – как он выходит из машины, машет мне обеими руками у себя над головой, берет с заднего сиденья рюкзак, забрасывает его на плечо, и я, стоя на другой стороне дороги, слышу, как звенят пуговицы его ливайсовской куртки. Я хочу перейти дорогу, а он кричит мне:
– Леха, стой там! Я сам перейду! – И делает шаг. Но вдруг останавливается. Стоит и смотрит на меня.
– Ты чего, Сань? – удивляюсь я.
Он делает еще шаг и падает лицом вниз, молча, не успев выбросить вперед руки.
Откуда они знали, что он выйдет именно здесь? Значит, знали. Мы же обсуждали по телефону, что, прежде чем ехать на верфь, надо пойти сожрать в «Алкионе» какую-нибудь курицу по-македонски, каких-нибудь дерунов со сметаной и попить пива.
Подбежав и поняв, что произошло, я одновременно перестал видеть и дышать и, наверное, потерял сознание. А очнулся оттого, что какая-то женщина кричала рядом:
– Тут два трупа! Стреляли, наверное, со стройки.
В центре шла великая бесконечная стройка. Строили новую Бессарабку, строили торговый центр. Да чего только не строили тем летом… Я открыл глаза и увидел Санькину руку ладонью вверх, увидел полоску незагорелой кожи под ремешком часов и длинную линию жизни. Потом увидел перепуганную девушку-гаишницу – она и кричала в рацию.
– Ты живой? – севшим голосом спросила она меня.
И я честно ответил ей:
– Нет.
– В каких отношениях вы состояли с потерпевшим? – спросил меня майор милиции в отчаянно-депрессивной минималистской комнате – в ней имелись только стол, стулья и сейф. Все грязно-желтое. И желтые стены. В этой комнате были созданы все условия, чтобы окончательно и бесповоротно свихнуться от отчаяния и тоски.
– Он мой друг.
– В смысле?
– В смысле – друг.
– Вы в курсе, кто такой Владимиров?
– В курсе, – успокоил я его.
