Возможно, это паранойя. Но я где-то слышал правильную фразу: если у вас нет паранойи, еще не значит, что за вами никто не следит. Ты, наверное, тоже слышал.
Надо поговорить. Я помню, ты занимаешься чем-то подобным, всякой такой чертовщиной. Что тебе стоит приехать на уик-энд?»
Виктор отодвинулся от компьютера и задумался: «А действительно, что мне стоит приехать на уик-энд?» И решил: ничего не стоит. Тем более что на просторах родины чудесной не происходит ничего, кроме бессмысленной и беспощадной политической борьбы хорошего с лучшим, которая скорее всего – и даже обязательно! – приведет к каким-нибудь поганым системным эффектам, но несколько позже. Ряд системных изменений милого лица… Да… То есть все равно делать нечего и Иванны нет… Он с разочарованием посмотрел на пустую бутылку «Арарата». Иванны нет, ну что за фигня такая! Когда она нужна, никогда ее нет. Безобразие!
Проезжая Апрелевку, Виктор элегически размышлял о том, что ехать-то в Москву – всего ничего. И о том, что, пока жили в одной стране, все это знали. Лег на полку в вагоне – заснул – проснулся – и вот вам Киевский вокзал. Но за последние годы как бы изменилась психологическая география. Или – географическая психология. Теперь для киевлянина Москва существенно дальше, чем десять – двадцать лет назад. Вот вчера он в эту поездку как-то придирчиво собирался, как в полярную экспедицию, напрягался, даже вспотел. А раньше мог в пятницу вечером, не заходя домой, отправиться на вокзал, сесть в поезд и уехать в Москву на какую-нибудь «Юнону и Авось», или на Таганку, или просто к Лихтциндерам на кухню – пить портвейн и поедать Лилькины пирожки с печенкой.
Но все же и сейчас выбрался. Молодец. И наконец-то вокзал.
Худой и лысый Илюша Лихтциндер в какой-то несерьезной для ноябрьского похолодания кацавейке приплясывал на перроне, засунув руки в карманы, и тянул шею, вглядываясь в окна вагона. Виктор помахал ему из-за стекла, и Лихтциндер просиял. Пока Виктор протискивался к выходу, Илюша так и улыбался своей замечательной лошадиной улыбкой. Он постарел, полысел, но улыбка не изменилась со студенческих лет. «Сколько нам? – рассеянно подумал Виктор. – Нам по сорок пять. Не хрен собачий. Но, правда, и не старость еще…»
Они шумно пообнимались на перроне и почти бегом отправились на парковку – похолодало сильно.
– Там Лилька обед готовит – обалдеешь. Перепелок фарширует, прикинь! – радостно говорил Илюша, подталкивая гостя к немолодому «Рено». – А это колымага моя.
Виктор вспомнил, что три года назад колымаги еще не было.
– Так а что делать в Москве без машины?.. – пояснил Илюша, выруливая задом на дорогу.
– Ну да, – кивнул Виктор, – всей-то радости в жизни – постоять в четырехчасовой пробке на Садовом кольце.
Лихтциндер засмеялся было, но тут же перестал, грустно обронил:
– Что-то происходит, Витя. Какой-то поток.
Виктор Александрович глядел в окно, машинально отмечая новые объекты городской среды и так же машинально и почти равнодушно понимая их преимущественно гламурное предназначение.
– Смотри… – сказал он после паузы, которую Лихтциндер заполнял тихим матом в адрес «мерса», который «нагло подрезает», – смотри, я сейчас рассуждаю как интуитивист. То есть даже не рассуждаю, а так, болтаю просто. Вот берем список – первый. Что в нем такое? Слова? Или смыслы? Имеет ли значение контекст, из которого они вынуты? Если кто-то, как ты предполагаешь, сознательно насыщает информационные потоки определенными смыслами, то самое главное – ответить на вопрос «зачем?».
– Мой дедушка Марк Наумович, старый большевик, всегда предлагал задавать вопрос «кому это выгодно?» – сказал Лихтциндер.
– Нет, Илюха, такой вопрос нас сейчас не продвинет, – покачал головой Виктор.
– Да? Почему?
– Потому что мы пока не знаем, что такое «это», которое кому-то выгодно. Понимаешь, если кто-то осмысленно и целенаправленно зашивает в потоки определенные смыслы, то у нас должны появиться варианты ответов на вопрос «а на хрена?». Ведь в самом вбрасывании в массовое сознание смыслов и образов ничего нового нет. Так реклама работает, не говоря уж о пиаре, тем более политическом. Надо тебе, чтобы народ полюбил одного чувака и возненавидел другого, – вперед. Подменяют денотаты, приватизируют понятия, создают устойчивые словосочетания. Например, «любовь-морковь». Тычь населению в уши по всем каналам этой любовью-морковью с утра до вечера, и все будут знать и помнить: любовь – всегда морковь, а огурцы – всегда молодцы, власть всегда бандитская, а демократия – всегда благо, а наш чувак – круче всех яиц на свете и над ним сияет нимб золотой. Повторяйте так круглосуточно, и будет вам счастье. Но в данном случае понятно – зачем. В политике, как правило, понятно в общих чертах – зачем и кому это выгодно. Кстати, мне одно слово в твоем списке кажется лишним.
– Лишним в каком смысле?
– По набору. – Виктор повозился, доставая из заднего кармана джинсов бумажник, в который была вложена бумажка со списком. – Я тут в поезде медитировал и понял, что «демократия» – лишнее слово. Предположим, те, кому выгодно, хотят всех напугать. Нагнать на всех жути немотивированной. Как можно современного человека напугать словом «демократия»? Оно же обессмыслилось давно.
– А как можно человека напугать словом «проект»?
– Сейчас, Илюша, мы к нему подойдем.
– А насчет демократии ты не прав, – покачал головой Лихтциндер. – Америкосы готовы весь мир затюкать насмерть, чтобы собственное авторское право на свою вонючую протестантскую демократию застолбить навечно. Чтобы, не дай бог, не возникли еще какие-нибудь энтузиасты со своей демократией, отличной от их о ней представлений. Поэтому когда мне говорят «демократия», у меня появляются сильные подозрения, что сейчас меня будут иметь.
– Но ты же при этом не боишься.
– Ну, не боюсь. Ты обещал про «проект».
– Смотри, в списке есть локусы или объекты – страна и город. То есть имеется указание на проектную интенцию. А проект вполне может иметь дело с локусами – настоящими или потенциальными. Представь, что страна или город могут стать частью какого-то проекта. И есть слово «смерть». Возможно, смерть – предполагаемый результат.
– Результат или цель?
– Нет, результат. Про цель пока ничего не понятно. Но «демократия» не вяжется. По-видимому, смысл, как ты сам сказал, «объективно присутствует в информационном потоке». Так и не удивительно.
– Я вот что понял…
Лихтциндер не закончил фразу, сворачивая в большой прямоугольный двор со старыми, хорошо знакомыми Виктору липами по периметру. «Хорошо, хоть двор не изменился, – подумал тот. – Приятно».
– Так вот, – продолжал Илюша, – нам этот список больше ничего не сообщит. Возможно, мы просто отловили некоторую тенденцию. И все пока. А что дальше?
– Ты же говорил – фаршированные перепелки. Кстати, чем Лилька их фарширует? Соловьиными язычками?
