– Сигареты, – сказала она. – «Честерфилд». И водки.
– Водки нет, – сообщили ей изнутри. – Лицензии нет.
В окошке появилось лицо кавказской национальности и внимательно посмотрело на Витку. Лицо было немолодым, худым и заросшим многодневной щетиной.
– Совсем замерзла, – озадаченно сказало лицо. – Иди греться, слушай.
Витка, измученная и замерзшая девочка со спичками, понимая все последствия данного шага, все же переступила порог ларька и обнаружила внутри не только гостеприимного хозяина, не только дешевый обогреватель, который их уборщица на кафедре почему-то называла «дутиком», но и черноглазую девочку лет восьми-девяти. Девочка сидела на табуретке в уголке возле холодильника и ела «Доширак», поминутно дуя в пластиковую коробочку.
– Меня зовут Ильгам, – представился мужчина. – А ее имя Мехрибан. Но я зову ее Мэри.
– Ваша дочь? – спросила Витка.
– Дочь, – подтвердил продавец. – Боится дома одна. Я когда в ночь работаю, стелю ей тут на диванчике.
– А где ее мама? – спросила Витка, потерявшая от усталости чувство такта.
– Э-э, мама… – махнул рукой Ильгам. – Я ей мама. Садись, не стой. Туда садись… – Мужчина показал на белый пластиковый стул. – Я тебе сейчас тоже «Доширак» сделаю. Будешь?
– Буду, – благодарно сказала Витка и посмотрела на Мэри.
Мэри дунула в коробочку и, неуверенно улыбнувшись, сообщила:
– С курицей. Я всегда люблю с курицей. Очень.
* * *
Полтора года назад, в начале мая, в городе Саранске можно было наблюдать, как, распахнув упругие острые крылья, носятся ласточки над асфальтом, а потом набегают быстрые тучи и на раннюю зелень проливается несерьезный торопливый дождь, от которого даже не прячутся сбежавшие из школы старшеклассники – так и бродят расслабленно по улицам и дворам, пьют разноцветные слабоалкогольные коктейли, зависают на лавочках до сумерек, общаются предельно условно – мальчики ритуально матерятся, девочки смеются или визжат. Глядя на них, Иванна очень хорошо понимала, что в начале мая, конечно, учиться сил уже нет. «А там, над рекой, над речными узлами, весна развернула зеленое знамя, но я человек, я не зверь и не птица, мне тоже хотится под ручку пройтиться…» – весной ей почему-то всегда лезет в голову Багрицкий. Это, и еще: «По рыбам, по звездам проносит шаланду, три грека в Одессу везут контрабанду…»
Настроение, впрочем, было так себе. Город Саранск упал ей как снег на голову вместе с чувством вины, потому что неделей раньше ей пришло письмо от неизвестной Котиковой Нины Васильевны. Бумажных писем Иванна не получала очень давно и долго вертела в руках продолговатый конверт, рассматривала марки. Потом обрезала край и вытащила сложенный вдвое желтоватый листок из школьной тетради в линейку. Буквы заваливались влево, и почерк был пожилой, уставший. Котикова Нина Васильевна с прискорбием сообщала, что месяц назад в Саранском психоневрологическом интернате для ветеранов Великой Отечественной в возрасте восьмидесяти девяти лет скончался двоюродный дед Иванны, дядя ее отца, Ромин Михаил Сергеевич.
О существовании деда Михаила Иванна знала от своей бабушки Нади. Шестнадцатилетней Иванне бабушка адрес дала, но «связываться» с дедом не советовала, сказала: «Он страшный эгоист, очень пьющий человек, довел жену до ручки». Иванна тут же спросила, до какой именно ручки довел жену саранский дедушка. Выяснилось, что жена Татьяна мучилась с ним каждый божий день, потом слегла в больницу с каким-то стремительным атеросклерозом и умерла практически в полном одиночестве – Михаил Сергеевич пил и по этой причине супругу не навещал. Впрочем, к тому времени где-то там был их взрослый сын, но что он собой представляет и где, собственно, находился, бабушка Надя ответить затруднялась. В конце концов, она была бабушкой Иванны по матери, так что требовать от нее большей осведомленности не имело смысла. Они ведь даже не родственники.
Так в записной книжке у Иванны завелся адрес саранского дедушки, и она упорно, не получая ни слова в ответ, до поры до времени поздравляла его с Днем Победы и отправляла деньги – все-таки дедушка закончил войну в звании подполковника инженерных войск, и все-таки он был ее единственным родственником с тех пор, как умерла бабушка Надя. Переводы не возвращались, уведомления о вручении телеграмм приходили исправно – и по таким косвенным признакам Иванна понимала (или хотела верить), что адресат если и не здравствует, то по крайней мере жив. Пару раз она пыталась звонить в Саранск, но телефон не отвечал. Тогда она дозвонилась в справочную службу Саранской АТС и выяснила, что телефон у Михаила Сергеевича отключен за неуплату.
Первый возврат перевода и первое уведомление о том, что адресат выбыл, Иванна получила два года назад. Зато наконец ответил телефон, и женский голос сообщил, что ее семья недавно купила квартиру у Ромина М.С., на том сведения исчерпались. Иванна целый день потом чувствовала дискомфорт, состояние, типа «что-то неправильно». Нельзя сказать, чтобы она испытывала к двоюродному деду какие-то особые чувства – Иванна его никогда не видела, а тот явно и знать ее не хотел. Но когда незнакомый дедушка потерялся, она искренне пожалела, что не нашла времени сосредоточиться, выбрать время, слетать, черт побери, в Саранск. И почувствовала: что-то неправильно.
Она искала его через Совет ветеранов Мордовии, через справочные саранских больниц и поликлиник, через городской морг (что было вообще бесполезно, потому что база данных в более или менее культурном ее виде просто там отсутствовала). Потерялся. Пьющий, впрочем, человек. С таким может случиться всякое.
А вот в психоневрологическом интернате для ветеранов войны Иванна деда не искала. Не догадалась. Даже и не подумала, что на старости лет можно сойти с ума и доживать свою одинокую жизнь в интернате, уже без алкоголя, но с диагнозом «маниакально-депрессивный синдром, депрессивная фаза».
Медсестра Котикова Нина Васильевна, маленькая худая старушка, повела ее на интернатское кладбище – в интернате большинство стариков были одинокими или брошенными, и хоронили их тут же, в ста метрах от корпуса, постепенно расширяя территорию, пока не уперлись в железнодорожную ветку на Рузаевку.
– Это неправильно, наверное, – интернат для душевнобольных возле железной дороги, – с сомнением сказала Иванна. – Шумно же.
– Я вас умоляю! – Нина Васильевна ладонью поправила сползающий платочек. – Хорошо, что вообще не закрыли. А собирались. Вот он, Миша, – показала женщина на холмик слева.
Иванна прочла надпись на табличке и очень расстроилась, что явилась сюда без цветов. Но ведь шла на работу к Нине Васильевне и знать не могла, что саранский дедушка похоронен тут же, рядом. И все же рассердилась на себя и заплакала – ну какая же она дура бестолковая, все время реальность ускользает от нее, не совпадает с ее представлениями.
– Любили дедушку? – Нина Васильевна участливо погладила ее по плечу.
– Я его даже не знала. – Иванна с трудом выудила из глубокого кармана плаща пачку бумажных носовых платков и внезапно задрожавшей рукой попыталась подцепить один, вытащить его из пачки, только все не удавалось.
