– Ты мог бы? – Илья просительно и виновато заглянул в глаза друга. – Без тебя как-то… И заодно потоками займемся. Тебе же интересно? Нет?
«Что бы сказала Иванна?» – задал себе контрольно-профилактический вопрос Виктор Александрович. Что бы сказала, что бы сделала Иванна, как бы отнеслась… Отнеслась бы, точно. Она же энтузиастка, эксперт по жизни, а не по штатному расписанию. Поэтому, как правило, лезет в любую дыру, и даже в свободное от работы время. Он вспомнил ее мордовскую эпопею, ту самую Каменку, где теперь звонят колокола на Рождество и Пасху и где готовы ее именем назвать школу, библиотеку и фельдшерско-акушерский пункт. Кстати…
Какая-то смутная мысль возникла и пропала, но Виктор не смог сосредоточиться, вернуть и поймать ее, потому что Лихтциндер по-прежнему нависал над ним и часто моргал рыжими ресницами.
– Я могу позволить себе одну неделю, – твердо сказал Виктор. – Одну! – Он поднял кверху палец, и Илья радостно закивал. – Пока наверху руководство ваяет годовой бюджет, по какому случаю приостановлено финансирование плановых экспедиций.
– Я люблю тебя! – с чувством произнес Лихтциндер. – Ты настоящий друг!
* * *
– Мен сэви сэмирем.
Мэри громко хохотала, валилась на чахлый коврик и болтала в воздухе ногами в синих колготках.
– Мен сэни севирем! Сэ-ни! И не семирем, а севирем!
– Мен сэни севирем, – старательно повторила Витка. – Я тебя люблю. Правильно?
– Теперь правильно, – солидно одобрила Мэри и села на коврике, скрестив худые ноги. А теперь «я тебя не люблю».
– Мен сэни сэмирем?
– Сэвмирем! Сэв-ми-рем. Не-люб-лю. Теперь давай «иди мой посуду».
– Гет габлар ю.
– Озун ю! Что я сказала?
– Сам мой!
– Ты молодец! – Мэри показала ей большой палец. – Быстро запоминаешь.
– Ну, я же филолог, – улыбнулась Витка, и видя непонимание в глазах девочки, объяснила: – Специалист по языку. По русскому, правда. Но некоторые… – Она замолчала, думая, чем бы заменить слово «структуры», и тут в дверь позвонили.
– Это не папа, – растерялась Мэри. – Папа на работе. Что делать? Открывать?
– Не открывать! – Витка на цыпочках пошла в прихожую – смотреть в глазок.
За дверью стояла женщина в темном пальто.
– Там женщина, – сообщила Витта, так же на цыпочках вернувшись в комнату. – Высокая, в пальто. Кажется, длинные волосы.
– Может, Наира? – неуверенно предположила Мэри. – У нее есть родинка на шее? Вот здесь. – Она ткнула пальцем куда-то себе под ухо.
– В глазок же не видно ничего почти, – вздохнула Витка. – А кто такая Наира?
В дверь продолжали звонить – часто и настойчиво.
– Ты давай иди, прячься, – шепотом распорядилась Мэри, – а я пойду смотреть. Если Наира – открою, поговорю с ней. Это папина женщина была. Но он не захотел жениться, сказал – хозяйка плохая. Ленивая, понимаешь?
В дверь звонили.
– Высокая, говоришь? – задумалась Мэри. – Нет, Наира низенькая. Может, Гуля, папина сменщица? Она уезжала и занимала у папы на дорогу. Может, деньги принесла…
Мэри тоже на цыпочках отправилась в прихожую, а Витта ушла в свое захламленное подполье.
В ту ночь, неделю назад, Ильгам и Мэри привели ее, вздрагивающую от усталости, к себе домой, на съемную квартиру. На маленькой грязноватой кухне Ильгам отпаивал ее чаем и коньяком, а она, в сжатом виде, опуская нюансы, объясняла ему, что, возможно, за ней кто-то охотится, но она сама толком не знает, кто и почему. И что она сейчас согреется и уйдет, потому что здесь ребенок, и ему, Ильгаму, лучше не рисковать, и все такое. Ильгам внимательно слушал ее, кивал, серьезно смотрел как бы прозрачными изнутри карими глазами («Как такое может сочетаться? – удивлялась Витка. – Такой темный цвет глаз и прозрачность одновременно?»), после думал и молчал.
– Вот что, – наконец заговорил мужчина. – Поживи у нас. Будет хоть с кем Мэри оставить. А там, может, что и прояснится, посмотрим. Два дивана в комнате – будете вместе с Мэри спать, поместитесь.
Мэри глянула исподлобья. Взгляд был недовольным.
– Э-э, Мехрибан… – укоризненно покачал головой отец.
Утром Витка сообразила, что квартира двухкомнатная – за веселенькой занавесочкой обнаружилась запертая дверь.
– А в той комнате что? – спросила Витка Ильгама – он разливал чай в особой формы стаканчики. «С тонкой талией» – сказала о них Витка. «Это армудушки, – пояснила Мэри. – Армуды».
– Армуды, да, – подтвердил Ильгам. – Наши азербайджанские армуды. А форма такая – чтобы чай не остывал. Что ты спрашивала? В той комнате… Да ничего. Хозяйская мебель, барахло всякое. Хозяева все туда свалили и закрыли, чтобы не вывозить. Им некуда вывозить, сами в однокомнатной живут. Небогатые совсем. Но мысль правильная.
– Какая мысль? – удивилась Витка, которая никаких мыслей не высказывала.
– Ко мне могут прийти, понимаешь. – Ильгам вертел в тонких смуглых пальцах армуды, и чай янтарно светился. – Земляки. Бывает, зайдут Эльдар, хозяин, еще кое-кто – Фариз, Наира. Кто их знает. Ведь не запретишь – сразу подозрения. А ну, пошли.
Покопавшись в замочной скважине сначала зубочисткой, потом скрепкой и шилом перочинного ножа «Викторинокс», Ильгам открыл дверь и заглянул внутрь. И Витка заглянула. Мебели там было даже больше, чем могла вместить двухкомнатная квартира. В коридоре, что ли, шкафы стояли? Впрочем, прихожая просторная, и книжный шкаф, может, именно там и стоял. Свободное место на полу комнаты занимали туго свернутый грязно-розовый матрас, связки с пожелтевшими книгами и какие-то узлы.
– Ну, не Рио-де-Жанейро, – сказал Ильгам. – Но, если кто придет, будешь сидеть тут. Как мышка.
– Ильгам, – сказала Витка, – а ты ведь не всегда в ларьке торговал?
– Нет, конечно, – кивнул Ильгам. – Я метеоролог.
Он работал на небольшой метеорологической станции возле озера Севан, но, к сожалению, с армянской стороны. До событий в Карабахе это было обычным делом. Нет, армяне и до Карабаха были при памяти, на генетическом уровне помнили геноцид Османской империи и сильно имели в виду азербайджанцев, которые поддержали турок, за что и остались в составе мусульманского мира. Тем не менее в маленьком поселке возле озера Севан делить им, по большому счету, было нечего, и даже встречались смешанные браки. Но случился Карабах, и все пошло наперекосяк. Тогда только самоубийца не уехал в Азербайджан, причем не куда-нибудь, а в Баку, где работали гуманитарные миссии, и не дали бы пропасть с голоду, где была надежда найти работу. Надежда была. Работы не было. Не только на ниве метеорологии – никакой. Более шустрые соотечественники Ильгама заняли все ниши, и пока он, человек не очень решительный, раскачивался, пока за копейки продавал дом и имущество, спрос на рынке труда в Баку уже вдвое, втрое превышал предложение.
