Сейчас от названия предстоящей конференции Владимир Тимофеевич испытывал странную неловкость, поскольку тема славянского мира в последнее время стала осознаваться им как предельно личная, как драма упущенных возможностей если не для него, так для его детей и внуков. Война на Балканах дала понять Але, что ее спокойный и интеллигентный муж способен строить длинные сложноподчиненные предложения, используя только ненормативную лексику и предлоги. Потом он уже старался держать себя в руках, почти хладнокровно наблюдая, как целые народы один за другим сначала проводили несколько дней в феерическом карнавальном состоянии, где, как утверждал Бахтин, верх и низ меняются местами, а затем без шума и пыли переходили под знамена «старых демократий». И не то чтобы он был противником идеи демократии в принципе, просто еще со своего послевоенного детства твердо усвоил главное дворовое правило: больнее всего бьют за подмену понятий.
Короче говоря, ничего не зная о состоянии ассортимента в черниговских гастрономах, Владимир Тимофеевич на всякий случай запасся херсонским и ужгородским коньяком и, поразмыслив, вернул в строй шерстяные носки и шарф – переложил ими бутылки в сумке, чтобы, не дай бог, не разбились и дожили до того момента, когда они с Анисимовым устроятся в шезлонгах или хотя бы на банальных табуретках на балконе гостиничного номера.
Анисимов в своем Эйлате занимался богоугодным делом – разрабатывал миссию русскоязычной общины Израиля. Вокруг него крутились какие-то культуртрегеры, бизнесмены, молодежь и феминистки, протестующие против ортодоксальных свадеб. Благодаря электронной почте Владимир Тимофеевич общался с Анисимовым постоянно, но вот наконец-то они смогут позволить себе усесться рядком и наблюдать один и тот же ландшафт северного Полесья, потому что, как ему сказали заранее, из гостиницы, где поселятся участники конференции, будет открываться замечательный вид на речку и лес.
* * *
Ни с того ни с сего Давор проснулся в пять утра и никак не мог заснуть снова. Правую руку кололо иголками, он долго растирал ее, морщась. Открыл холодильник, нашел водичку «Эвиан», отпил несколько глотков, а потом так и слонялся по спальне – босиком, с бутылкой в затекшей руке. Холодное ее стекло успокаивало кожу, и колючки как будто стали растворяться. Еще мама говорила: не спи на руке, вредно. Но он всегда спал, положив голову на согнутую правую руку, с самого детства. А подушку сталкивал на пол.
На каком-то круге Давор забрел в ванную комнату и с тоской посмотрел на себя в зеркало. В пять утра, после тяжелого беспокойного сна, при нелепом боковом свете зеленоватого бра, лицо в зеркале ничем не могло порадовать хозяина. Ни сеткой морщин под покрасневшими нижними веками, ни спутанными волосами, ни тревожным взглядом глаз, которые Санда называла «вишневыми». Давор все просил жену показать этот цвет в природе. С его-то точки зрения, глаза у него были просто карими. И однажды на рынке, во фруктовых рядах, где все торговцы норовили ему что-нибудь подарить и у них уже была полная корзинка хурмы, яблок и белого винограда, Санда вдруг потащила его куда-то вперед и вбок. «Смотри! – показывала она на гору вишен – почти черных, матовых, с ускользающей в глубину бордовой искрой. – Вот это и есть вишневый цвет. Не темно-красный, не коричневый, ты видишь?» Смеясь, он сказал ей: «У тебя где-то в подсознании сидит граф Дракула». А жена ела яблоко и пыталась стащить с него темные очки. «Перестань, – отбивался он, – у меня фотофобия, Санда!»
Свет рампы, все это безобразно жесткое концертное освещение с плохими фильтрами семидесятых постоянно подсушивали слизистую глаз, и в конце концов даже обычный дневной свет Давор стал переносить с трудом. Зимой и летом ходил в темных очках и снимал их только дома да еще на сцене, потому что когда он играет свою музыку, люди должны видеть его глаза.
Давор читал где-то и слышал неоднократно, что его поведение на сцене очень эротично. Но он же ничего не делает – просто сидит и играет на гитаре. Смотрит и улыбается. И дирижирует оркестром – как правило, одной рукой, да и то изредка… «Понимаешь, – сказала однажды Санда, – ты так сидишь и так играешь… И смотришь тоже так… Поэтому я на твои концерты больше не хожу – слишком уж нервничаю и ревную тебя ко всем зрителям сразу».
Нет, ну какого черта он сегодня проснулся в пять утра? Ведь способен же спать до полудня!
Давор умылся холодной водой и обеими руками убрал назад волосы, но те снова упали на лоб. Надо пойти и постараться доспать, иначе к сегодняшнему концерту он будет как зомби и все пойдет к черту. Только невозможно, чтобы все к черту. У него так не бывает. В этом он перфекционист. Люди ждут великолепного шоу – будет им великолепное шоу. Обязательно. Но, проклятие, туда же еще доехать надо!
Спать не хотелось. Зато отчаянно, до спазма пищевода, хотелось кофе.
Где взять кофе в пять утра?
У Бранки.
У нее кофе, у нее электрический кофейник, у нее вообще маленькая система жизнеобеспечения в дорожной сумке. Кочевая жизнь научила ее всему, в отличие от Давора, который в этом отношении был очень расслабленным и не терял надежды, что в каждой точке земного шара их ждет какой-нибудь ресторанчик, виски и бутилированная вода. Но если по какой-либо причине что-то выпадало из набора, Давор не унывал. В принципе он мог выпить воду из-под крана и позавтракать в «Макдоналдсе». Поскольку количество таких случаев не выходило за границы статистической погрешности, Давор упорно верил в лучшее.
Что ж, придется пойти к Бранке и попросить, чтобы она сварила ему кофе. Только надо как-то так попросить, чтобы она поняла: ему нужен именно кофе, а не что-нибудь еще. Зная Бранку, которая двадцать четыре часа в сутки находилась в состоянии романтического томления, в ее понимании он был не уверен.
Давор влез в джинсы и футболку и, пройдя босиком несколько шагов по коридору, остановился. Ну вот, сам проснулся в пять утра, так теперь еще и девчонку разбудит… Сам не может заснуть, так теперь и мазохистка Бранка не заснет, как пить дать… И в отличие от Давора, который просто встал с левой ноги, обязательно будет испытывать жестокое разочарование. Или это тот случай, когда желание выпить кофе сильнее соображений морали, а также безопасности?
Он все же добрел до двери номера Бранки и тихонько постучал. И ушам своим не поверил, когда спустя полминуты услышал два голоса, причем второй голос был мужским. Мужской голос что-то сказал, и Бранка звонко засмеялась.
– Как? – спросила Бранка. – Ко́го прине́сло?
– На фиг! – сказал мужской голос.
– На фиг! – весело согласилась Бранка, и Давор понял, что выработка славянского эсперанто в компании программиста Гоши проходит быстро и успешно.
«Пятизвездочный отель, а звукоизоляция ни к черту!» – удивленно подумал Давор. И вдруг его дурное пробуждение волшебным образом забылось, он почувствовал себя выспавшимся, развеселился. И, отменив идею кофе как порочную изначально, быстрым шагом отправился назад к себе. Браво, Бранка! Наконец-то! Отлично. Зачет.
* * *
