– Я не принес тебе счастья, – ни с того ни с сего произносит Леша. Он сидит в старом кожаном кресле и вертит в руках желтоватую бутылку с корабликом внутри. – Как запихивают туда кораблики, я так и не понимаю, – безо всякого перехода добавляет он.
– Куда тебе, инвалиду умственного труда… – Иванна пытается отнять бутылку и поставить ее на место, на пузатый хозяйский комод. И поясняет: – Счастье – состояние рефлексивное. Оно не бывает здесь и теперь. Только вчера.
– Ни здесь, ни теперь… ни вчера… – Леша потягивается и закидывает руки за голову, отчего его свитер ползет вверх, и Иванна некоторое время наблюдает его голый живот. – Я же вижу.
– Что ты видишь? Я вот, например, вижу твой живот. Он мне говорит о том, что нам нужно пить немного меньше пива. А ты что видишь?
– А я вижу твои глаза. В них я не отражаюсь ни хрена, вот что я вижу.
Он притягивает Иванну к себе, и она засовывает руки к нему под свитер, и они скатываются с кресла на ковер.
– Не раздевай меня, холодно, – просит Иванна.
И в течение ближайших минут десяти они возятся, смеются, целуются. И «добывают огонь трением» – как обозначает Леша этот формат взаимоотношений. Но в какой-то момент ему все же удается сделать что-то такое, от чего Иванна за долю секунды выскальзывает из джинсов. И именно в тот момент звонит телефон. Она глубоко вдыхает, открывает глаза. Леша укутывает ее пледом и крепко обнимает, но Иванна высвобождает руку и берет трубку.
– Подъем! – командует она Леше. – Звонил Кроль. Он сейчас зайдет.
– О господи… – вздыхает Алексей и проводит рукой по лицу. – Не хочу Кроля. Категорически. Я хочу тебя. Ну что за жизнь?
– Жизнь как жизнь. – Иванна дрожащими руками натягивает джинсы. – Нелепая и дурацкая. Но других писателей, товарищ Берия, у нас для вас нет…
* * *
– Ничего не делай! – кричала Доминика в телефонную трубку. – Ляг, поспи. Нет, не спи, сейчас Лола приедет, я ей позвоню. Не надо так, Елка, она не дура, она твоя тетя. Что значит – одно другого не исключает? Да приеду я, приеду. Через два часа. Только ничего не делай.
Санда испуганно смотрела на Доминику, которая в джинсах и в красном бюстгальтере, растрепанная и полусонная, бегала по периметру кухни и обещала дочери «приехать через два часа». Два часа на машине – от их с Давором дома до дома Доминики. Значит, уедет она немедленно. Потому что с Елкой что-то случилось. Если бы что-то где-то случилось с Иренкой или Наташей, она бы тоже, наверное, выбежала бы из дома в одном бюстгальтере и в джинсах. И босиком.
– С парнем со своим поругалась, – пояснила Доминика и залпом выпила стакан морковного фреша. – Насмерть.
Санда специально встала раньше, сделала ее любимый морковный фреш со сливками и соком сельдерея, но сейчас никакого смысла не было спрашивать «вкусно?», «КАК вкусно? ОЧЕНЬ вкусно?» Потому что Доминика сама не своя и готова вот так, не одеваясь и не причесываясь, ехать к своей несчастной покинутой Елке.
– Сказала, выпьет яду, – говорила Доминика, тяжело дыша и не попадая в рукава блузки.
– А какой яд есть у тебя дома? – осторожно спросила Санда, незаметно отодвигая от мятущейся Доминики хрупкие предметы.
– Издеваешься, да? – Подруга перестала терзать несерьезный кусочек оливкового шифона и с подозрением посмотрела на нее. – Никакого. Только уксус.
– Уксус она пить не будет, – успокоила ее Санда. – Я знаю Елку. Она у тебя творческий человек. Креативный, как теперь принято говорить. Она же художница все-таки. А пить уксус – банально и глупо. Не психуй, я поеду с тобой. Мне все равно нечего делать, так поеду твою Елку утешать. С удовольствием. Только вот кофе сейчас выпью.
– Надо сказать ей, что мужики не стоят наших слез, – сообщила Доминика, справившись наконец с блузкой. Она уже не металась – закалывала непослушные волосы перед отражающей поверхностью микроволновки.
– К зеркалу пойди, – засмеялась Санда.
– Не пойду, мне без тебя скучно. Надо сказать ей, что мужики приходят и уходят, а вот мы, женщины… Нет, твой случай нетипичный, но ведь и Давор…
– Что Давор? – Санда в тот момент стояла спиной к Доминике – мыла стаканы, поэтому подруга не могла видеть ее лица. «И хорошо», – подумала Санда.
– Давор не относится ни к одному из известных мне типов мужчин, – уверенно заявила Доминика. – Он уникальный. В нем, наверное, есть какая-нибудь особая хромосома.
– Давор тоже приходит и уходит. – Санда уже справилась со своим лицом и обернулась, чтобы поставить стаканы на полку. – Всю жизнь улетает-прилетает. И если бы я всерьез относилась к тому, что он делал все эти годы в тех случаях, когда меня не было рядом, я бы пила уксус литрами, не закусывая. А так я просто тихо и почти незаметно для окружающих схожу с ума. И не от мысли о том, что, возможно, именно сейчас он занимается с кем-то сексом. Вовсе нет. Потому что это для него естественно. Как музыка, например. Или – как смеяться. Или – как гнать по трассе со скоростью двести километров в час. Да и девушек я понимаю всей душой. Как можно не влюбиться в Давора, спрашивается в задаче? Как такое вообще возможно? Да, Доминика? Не влюбиться в него – просто ненормально. А схожу я с ума, потому что он тоже стареет. Несмотря на все свои хромосомы. Как и другие люди. Стареет нежно и тонко, так, знаешь, виртуозно – незаметно. Но я слышу эту медленную композицию. И вижу к ней видеоряд. И в такие моменты плачу. Извини, дорогая, за длинный и бессвязный монолог.
– Ты сумасшедшая, – пробормотала Доминика. Она под опасным углом держала на весу чашку с кофе и расширенными глазами смотрела на Санду.
– Ну так я же и говорю…
Санда завязала волосы в хвост и, протянув руку, погладила Доминику по щеке.
– Самое главное – что мы все живы, – сказала она. – Можем трогать друг друга, радовать. Устраивать маленькие праздники. Не горюй, поехали к твоей Елке, будем сейчас ее утешать. Что она любит?
– Валяться голой на крыше и курить траву.
– Значит, будем валяться голыми и курить вместе с ней. А потом я позвоню брату, и он будет катать нас на яхте – столько, сколько мы захотим.
В машине она сняла мокасины и скоро уснула на заднем сиденье в своей любимой позе – на животе, согнув левую ногу в колене.
И ей приснился Зоран. Хотя никогда раньше не снился. Нельзя сказать, чтобы она забыла о нем, но в какой-то момент он отодвинулся в ее памяти на то расстояние, проходя через которое эмоции затухают, гаснут, как будто устают. Вот на этом расстоянии, где-то на границе подсознания, на нейтральной во всех смыслах территории живут люди, которых мы почти уже не вспоминаем. И поэтому Санда удивилась во сне.
«Какие синие у него глаза», – подумала она и тут же проснулась, как будто испугалась чего-то.
Она тогда именно так и подумала, десять лет назад, в августе, стоя рядом с ним по пояс в морской воде. Синие. Синющие. Злые.
