– Так вы мой друг? – прошептала Екатерина, отстранившись от Кирилла.
– Друг, и нелицемерный, – ответил Кирилл, чувствуя, что совершает страшную, непоправимую ошибку и не может поступить иначе.
Екатерина улыбнулась и сказала ровно, как будто вела деловую беседу:
– Завтра. Ночью. В моих покоях. Муж будет у фрейлины. Прехорошенькой, как говорят. А я останусь с вами.
Кирилл попытался ее обнять, но великая княгиня змеей выскользнула из его рук и быстро зашагала по направлению к дворцу.
«Она меня не любит, – подумал Кирилл. – Она никого не любит, только власть да свои книжки. Но я люблю ее, и какое мне до этого дело! Лишь бы не повредить брату… И этой девочке, дочери императрицы. Лишь бы не предать…»
Он сел, вернее, упал на скамейку и, вдыхая сладкий, как губы Фике, майский воздух, понял, что заключил самую важную сделку в своей жизни и обратного пути нет. Есть только май, обещанное ночное свидание с Екатериной и ее холодновато-отчужденный взгляд – без тени и любви и нежности. И он сам – еще одна страница в прочитанной великой княгиней книге. Не первая и не последняя страница – так, одна из многих. Но даже за эту возможность он готов был платить. И заплатил – сердцем.
Глава пятая
Фавор Ивана Шувалова
Двадцатидвухлетнему Ивану Шувалову прочили блестящую придворную карьеру – он был красив, изящен, умен, не заносчив, к государыне Елизавете относился почтительно, хотя, будь у него такая возможность, охотно променял бы общение с императрицей на чтение любимых книг. Великая княгиня Екатерина то и дело заставала Ванечку с книгой в руках: ожидая выхода государыни, он влюбленно скользил взглядом по печатным строкам, и все вокруг понимали, что книги интересуют фаворита больше, чем красота стареющей кокетки. Екатерина Алексеевна пошутила однажды, что новый любимец Елизаветы, верно, не расстается с книгой и в будуаре государыни, эту остроту тотчас донесли императрице, и Фике с неделю пребывала в немилости и под замком. Печальная участь Лестока заставила шутников замолчать, и двор Елизаветы стал непоправимо скучным.
Елизавета познакомилась с Ванечкой в 1749-м – удружила графиня Мавра Шувалова, в девичестве Шепелева. Бывшая камер-фрау цесаревны вышла замуж за графа Петра Ивановича Шувалова, активнейшего участника ноябрьской революции 1741 года.
Алексей Разумовский к государственным деньгам относился щепетильно – и, должно быть, поэтому в сановники не вышел, оставался лишь обер-егермейстером двора, а Петр Иванович Шувалов с легкостью необыкновенной выхлопотал себе портфель министра финансов. Его брат Александр Иванович управлял застенками Тайной канцелярии, а родственника Петра Ивановича, Ванечку, ловкая Мавра Егоровна решила пристроить в фавориты к Елизавете. Она без особого труда приставила к стареющей красавице-государыне очаровательного мальчика, рядом с которым Елизавета могла чувствовать себя беззаботной и молодой. Разумовский старел и, замечая каждую новую морщинку на лице своего друга, государыня постоянно думала о собственной старости и смерти.
Как часто она вспоминала теперь о болезни и смерти Анны Иоанновны! О том, как внезапно подурнела и без того некрасивая женщина, бросавшая гневные взгляды на флиртовавшего с цесаревной Бирона, о том, как накануне смерти императрицы стонал за окнами осенний ветер, и Анна, присев на постели и испуганно озираясь кругом, спрашивала: «Кто это стонет? Неужто Ванька Долгорукий, которого я четвертовать велела?»
Анна умирала, а цесаревна Елизавета напропалую кокетничала с Бироном, понимая, что в этом курляндском авантюристе – ее единственное спасение. И наблюдая, как Бирон нашептывает комплименты в изящное, покрасневшее от приятного волнения ушко цесаревны, Анна отчаянно ревновала, понимая, что ее время уходит, и сделать с этим решительно ничего нельзя.
Теперь уходило, песком текло между пальцами время самой Елизаветы. Чувствуя свою вину перед Разумовским, императрица осыпала друга нелицемерного неслыханными дарами. Откупалась, как могла. Подарила дворец на Невском прошпекте, озолотила Разумовского-младшего. От щедрот государыни перепало и украинцам: Киев, в котором Елизавета с такой приятностью провела время, был освобожден от непомерных налогов, с родины нелицемерного друга Алеши вывели войска, стоявшие там с петровских времен, а Кирилл Разумовский готовился принять из холеных ручек государыни гетманскую булаву.
– Откупаешься, Лиза? – мрачно спросил Разумовский, когда государыня приехала к нему в Аничков дворец. – Не старайся – зря это. Нищим я приехал, нищим и уеду. В Чемеры вернусь.
– Ты теперь, Алеша, русский сановник и граф, и дарами моими не разбрасывайся! – отрезала императрица и наставительно добавила: – Не твой престиж чту, а престиж империи Российской. Ни с чем от меня не уходят.
Она уютно расположилась в кресле под собственным портретом работы Токе, подперла ладонью пухленькую щечку, но Разумовский предпочел бы, чтобы Лизанька, как прежде, уселась к нему на колени.
– Вишь, как метет сегодня, на улицу не выйдешь. Сани мои чуть в снегу не увязли, – вздохнула Елизавета и без всякого перехода продолжила: – Старею я, Алеша, страшно стареть. Каждое утро на одну морщинку больше становится. Ночью проснусь и думаю, а вдруг сейчас умру – и зябну от страха… Мальчика этого, Ивана Шувалова, к себе прижимаю, как раньше тебя прижимала, и думаю, а вдруг его молодость моей станет? Знаешь, как сладко это – молоденьких любить?!
– Для меня слаще тебя, Лиза, никого не было и не будет, – отрезал Разумовский.
– Прошли времена прежние, беззаботные, мне теперь об империи Российской думать надобно и о том, кому престол передать, – продолжила императрица. – Племянник Петрушка хоть и глуп, но последний государя Петра Алексеевича по мужеской линии потомок. Вот ведь, Алеша, Россия-матушка не стареет, куда ей стареть? И по ночам не бодрствует, гостей незваных дожидаясь. А я, ты знаешь, дворцового переворота до смерти боюсь. Боюсь, что придут за мной однажды, как я за правительницей Анной пришла.
– Да неужто, Лиза, мальчик, который тебе в сыновья годится, от страха смертного защитить может?
– Снег идет тихо-тихо, как ребенок во сне дышит, – нежно, напевно протянула Елизавета и резко, решительно добавила: – Выгнала я сегодня Ванечку, у тебя останусь, ангел. Пусть тает моя красота, прахом рассыпается, пусть никто уже меня Венус Российской не назовет, для тебя, чай, всегда молодой останусь! А Ванька, когда я задремлю, книжку читает. Тихо так с постели встанет, свечку зажжет, думает – я ничего не слышу. Отодвинет меня тихонько да страницами зашуршит. Мочи нет это шуршание слушать!
– А ты не слушай, Лизанька, – рассмеялся Разумовский, – зачем себя мучить?! Выгони красавчика этого, меня верни!
Елизавета поднялась, отбросила с плеч подернутые инеем пудры рыжие пряди, с надеждой спросила:
– Взгляни, Алеша, разве я не хороша? Или старухой стала и того не заметила?
– Еще не одну голову вскружишь, Лиза! – заверил Разумовский. – Прусского короля на колени поставишь, над французами посмеешься! Глядишь, и ключи от Берлина тебе молодцы наши принесут. А про Шувалова я тебе и раньше говорил – книги он больше людей любит. Пусть наукам да искусствам покровительствует.
