Книга Любовный секрет Елисаветы. Неотразимая Императрица, страница 41. Автор книги Елена Раскина

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Любовный секрет Елисаветы. Неотразимая Императрица»

Cтраница 41

Летним вечером 1763 года граф Алексей Разумовский, этот удалившийся от людей вельможа, чья напускная неприветливость последних лет стала входить в поговорку, принимал у себя приехавшую инкогнито французскую даму. Алексей Григорьевич принимал мадам д’Акевиль в кабинете, и государыня Елизавета, в расцвете красоты и славы, благосклонно улыбалась им с портрета Токе.

– Я не могу сломить упрямства вашей дочери, граф. – Мадам д’Акевиль никак не могла унять предательскую дрожь в руках. – Сколько раз я просила, умоляла, требовала! Одно твердит наша Лиза: «Я – российская великая княжна, дочь покойной императрицы!» И мой сын с ней заодно! Что мне делать с этими детьми? Ах, Алексей Григорьевич, вам непременно нужно увидеться с дочерью и образумить ее!

– Я слыхал, она в Польше… – Граф бросил вопросительный взгляд на портрет Елизаветы, как будто бы государыня могла дать ему оттуда, с небес, хороший совет.

– В Польше… – Анастасия Яковлевна умоляюще взглянула на Разумовского. Ах, он все знает, стало быть, следит за метаниями дочери, помогает ей, а может быть, и нарочно окружил Лизу поляками и малороссами. Чего только он добивается?! Неужели хочет составить Лизе партию и вправду помочь ей воцариться? – Сидит с моим сыном в дешевой гостинице и принимает католических священников. Думает, что папа поможет ей взойти на русский престол. И это православная царевна! Наше счастье, что Екатерине недосуг заняться этой упрямой девчонкой!

– Власть Екатерины не так сильна, как вам кажется, Анастасия Яковлевна… – задумчиво сказал Разумовский. – Трон принцессы Фике еще можно раскачать. Но вы правы, мы не будем пока рисковать безопасностью Лизы. Я напишу нашей лялечке письмо, попрошу ее вернуться к вам, скажу, что еще не пришел ее час заявить о своих правах… Если бы только Кирилл Григорьевич был на нашей стороне! Но он до сих пор околдован Екатериной! Пусть Лиза пока затаится. Мы должны выиграть время…

– Напишите, Алексей Григорьевич! Непременно! – Французская гостья вскочила и стала нервно расхаживать по комнате. – Вас она должна послушаться! И мой сын тоже…

– Молитесь, Анастасия Яковлевна, чтобы Пресвятая Дева отвела от Лизы беду, – с тяжелым вздохом сказал граф. – И закажите молебен за упокой много страдавшей души правительницы Анны… А потом и во здравие ее сына Ивана… Этот юноша еще пригодится – нам всем…

– Он все еще в крепости? – Анастасия Яковлевна взглянула на портрет Елизаветы, и на мгновение ей показалось, что лицо рыжеволосой красавицы исказилось от боли.

– В Шлиссельбурге… – в голосе графа прозвучала тоска. – Я видел его однажды. И просил за него Елизавету. Но если Елизавета Петровна не вняла просьбе своего нелицемерного друга, кого же мне просить еще? Екатерину? Бесполезно… Но этот несчастный юноша должен быть освобожден. Государыня перед смертью просила меня об этом. Говорила: «Сними грех с моей души, Алешенька… Вели Петру Федоровичу освободить Ивана. Пусть Иван в Германию, к родственникам своим уезжает…» Петр Федорович и вправду ездил в Шлиссельбург. Хотел освободить Иванушку. Но не успел… Молитесь, Анастасия Яковлевна! Дай Бог, отведете угрозу покойной Анны Леопольдовны! А я и иные средства пущу в ход… Если Иван будет на свободе, с Лизой не случится беды. Мертвые умеют мстить за себя, ох, как умеют! Как бы Анна Леопольдовна, с небес на нас взирая, беды нашей Лизе не пожелала!

– Пишите письмо, граф, – повторила Анастасия Яковлевна. – А молиться я буду непрестанно…

На следующий день в одной из церквей Александро-Невской лавры неизвестная дама заказала службы за упокой души рабы Божьей Анны и во здравие раба Божьего Ивана. А в Шлиссельбургской крепости продолжал томиться ни в чем не повинный узник.

Глава четвертая
Арестант Григорий

У него никогда не было имени, разве только в младенчестве. Иногда, словно в тумане, проплывали неясные картины, казалось бы, навсегда стертые из памяти, но чудом сохранившиеся на самом ее дне. Так он понял, что у памяти есть и подвал, и гостиная. В гостиной всегда людно и светло, толпятся самые близкие и знакомые люди и образы, а в подвале – темно и неуютно, но именно там таится до срока самое важное и нужное. Он вспоминал раннее детство, мать – бесконечно печальную, усталую женщину, ее слабые белые руки, серые глаза с опухшими от слез веками, темное платье и тихий голос. Эти воспоминания, таившиеся в подвале его памяти, теперь стали единственной доступной ему истиной и родословной.

Раньше – это Иванушка знал наверняка – они с матерью были не узниками, а всего лишь сосланными знатными особами и жили (под надзором, конечно) в небольшом северном городке, название которого он так и не смог вспомнить, сколько ни старался. Это название ускользало от него, уходило, таяло, как смутный и печальный сон. В те времена мать называла его Иванушкой и то и дело отчаянно прижимала к себе, словно боялась разлуки.

Отца Иванушка не помнил, братьев и сестер – тоже, в подвале его памяти каким-то чудесным образом уцелел только образ матери, да и тот был так неясен и непрочен, как будто в любую минуту мог растаять. Иванушке не исполнилось и пяти лет, когда его разлучили с матерью, которая, вырываясь из рук удерживавших ее солдат, что было силы кричала: «Иванушку не трогайте! Не трогайте Иванушку!» Но вмешательство матери не помогло – мальчика посадили в карету и повезли из одной тюрьмы в другую.

С ним ехал офицер, который, по-видимому, жалел Иванушку и следил за тем, чтобы ребенок не мерз в дороге, был тих и спокоен. В те далекие, полузабытые времена Иванушка еще мог видеть северное небо, снег, чувствовать прикосновение ветра к лицу, но потом и эти отпущенные ему скромные земные радости исчезли без следа. Осталась комната, больше похожая на камеру, тюремщики, которые приносили ему еду и питье и называли почему-то Григорием и иногда, как редкий и светлый праздник, – книги.

Тот добрый офицер, который долго, несколько недель, вез Иванушку из одной тюрьмы в другую, в дороге от нечего делать выучил с ним азбуку. А тюремщики, следуя распоряжению некой неведомой Иванушке, но могущественной особы, заточившей несчастного в крепость, приносили безымянному узнику Евангелие и Святцы.

«Кто я?» – спрашивал Иванушка у тюремщиков. «Арестант Григорий», – отвечали они, но узник помнил, что в детстве его называли по-другому, и был он, вероятно, большим человеком, – может быть, даже императором. Кто такой император, Иванушка знал с детства. Его мать, правда, называла себя великой княгиней Анной Леопольдовной, но успела рассказать мальчику, что в младенчестве он был властителем огромного государства, но корону у него отняли. Кто отнял, Иван так и не понял, но от доброго офицера узнал, что Россией правит новая императрица с красивым, звучным именем Елизавета и эта царица чудо как хороша. Стало быть, это она обрекла их с матерью на несчастья и вечное заточение.

В восемь лет Иванушка тяжело заболел. Метался в бреду, звал мать. Врача к нему не допустили. Надеялись, что несчастный и не нужный новой власти ребенок сам по себе умрет от оспы. Но он выжил. Выжил потому, что в бреду видел у своей постели мать: она сидела рядом, на убогой деревянной табуретке, шептала слова утешения и ласки. На ней было все то же знакомое ему до сердечной боли темное платье, но глаза источали не печаль, а свободу. Тихая и светлая гостья приходила к Иванушке, мальчик чувствовал прикосновение ее прохладных пальцев к своему горячему лбу, слышал ласковый шепот и сам разговаривал с ней – душой.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация