Стоп! А что это я думаю о всякой ерунде? Я отошла от аквариума, чтобы не мешать земноводным заниматься столь важным делом: мне бы не понравилось, если бы кто-то подсматривал в окно, как я переодеваюсь. Ясно, я пытаюсь отвлечь себя от мыслей о завтрашней поездке. А почему? Мне кажется эта сделка нечестной. Платить такие смешные деньги за такой раритет… Может быть в этом дело? Стоп, но если только профессор не выжил из ума (по разговору не похоже), то почему он отдает мне рукопись практически даром? Он не может не знать ее настоящей ценности. Уж кто-кто, а он-то.. Что-то тут не так. Хотя, чем черт не шутит, может быть у него свои критерии: не дает она ничего для реконструкций индоевропейских основ — значит не ценно… И все равно, не верится мне, что ТА САМЯ КНИГА окажется завтра у меня в руках. Я прошлась по комнате, зашла на кухню, машинально открыла холодильник, увидела, что ничего особенного там нет, закрыла холодильник и прислонилась лбом к оконному стеклу.
Так почему же мне не верится? Да потому что ничего не сходится! Если Библия у Матвеева, то откуда эта отксерокопированная страничка могла взяться у Маши Петровой и у Иры Черемис? Вряд ли эти студентки так вот запросто ходили пить чай к одинокому профессору и брали у него книгу взаймы, чтобы ее переснять. Конечно, всякое может быть… В любом случае, завтра я это узнаю. Как раз с утра у меня две лекции, потом — в родной НИИ, там и пообедаю. А оттуда — прямиком к Вениамину Георгиевичу. И все станет ясно. Но сколько бы я ни пыталась отвлечься, это логическое несоответствие возвращало к себе мои мысли. Предчувствие того, что какая-то загадка скоро будет разгадана, щекотало меня изнутри. Примерно так же я чувствовала себя лет в шесть, когда гадала: что же родители подарят мне на день рождения?
31
Последнее время Колбаскин почти не ел и не спал. Время будто изменило свой ход, постепенно убыстряя его перед тем, как свиться в причудливую спирать и унестись в иное измерение.
Ощущения сделались более яркими, контуры предметов — более четкими. Все тело пронизывала удивительная легкость, чего с неуклюжим от рождения Мишкой ни разу в жизни еще не случалось. И сомнений в том, что все это — лишь подготовительные шажочки к тому большому шагу в неизвестность, уже не было.
Он уже обзвонил всех знакомых и малознакомых людей, разослал приглашения на прощальную вечеринку по электронной почте. Придут — хорошо, нет — им же хуже… В самом потайном уголке души у Колбаскина зрела надежда на то, что кто-нибудь из его соратников и почитателей поймет-таки, что надо бросать все и ехать вместе со своим гуру на поляну Сидов. Но пока что желающих (или даже сочувствующих) не находилось.
— Ой, Мишенька, бедненький, да как же ты ночью-то поедешь? — лепетали девушки-поклонницы.
— Ну, Миш… — удивлялись приятели,
— Езжай, конечно… Но ты уверен, что тебе это надо? Точно уверен?
И никто, ни один человек, не сказал ожидаемого:
— Миша, а можно я с тобой поеду? Возьмешь меня, а?
Взял бы Миша кого-нибудь из своего окружения туда или нет — это вопрос десятый. Скорее всего, и не взял бы. Но все равно хотелось, чтобы кто-то уговаривал его и упрашивал, набивался в попутчики… Последняя надежда была на Иру Черемис. Во всей тусовке она была самой решительной и самой безбашенной. Вот уж кто бы не побоялся ехать в ночи к черту на куличики! Но у Ириши отсутствие страха сочеталось с редкой, совершенно не женской практичностью. Ловить машину на безлюдной ночной улице — пожалуйста, потому что это надо, чтобы до дома доехать. А вот тащиться куда-то далеко в лес за романтикой — совсем на нее не похоже. Правда, в последнее время Ира Черемис изменилась к лучшему: по крайней мере, этой, прощальной вечеринкой она заинтересовалась. Может, попросится?
…Звонок Ириши Колбаскин воспринял чуть ли не как милость, оказанную ему Сидами.
— Миш, привет. Что там насчет твоей вечеринки? Все в силе? — по-деловому начал допрашивать Ириша.
— Угу, — мрачно ответил Колбаскин, а внутри все болезненно напряглось: спросил про поляну или нет?
— Я приду, и, наверное, не одна.
Пауза.
— Приходи, — настороженно ответил Миша, выжидая: что она еще там скажет?
— Хорошо. Ты без меня только книги не раздавай, ладно? — осторожно, чтобы не обидеть Колбаскина. Не то, чтобы его легко было обидеть, просто ни Ириша, ни кто-либо другой не знали, на что точно может обидеться этот человек.
— А ты не опаздывай на культурную программу, — неожиданно доброжелательно ответил Мишка, и его, как обычно, понесло: — Сначала будет как обычно: стихи, песни. Ну и сидр, конечно, куда ж вы все без него… А потом уже для желающих книги, может быть, вместе почитаем что-нибудь, а потом — главное событие. Ты знаешь, о чем я. Мне хочется наконец-то сделать то, что я давно задумывал, и уйти… Но я хочу уйти красиво, так чтобы вы все это запомнили!
Он сказал это очень и очень многозначительно, так что Иришка прикрыла рукой трубку, чтобы ее сдавленный смех ни коим образом не донесся до мрачно-пафосного собеседника. Почему-то ей представилось, что Колбаскин, подобно Бильбо Бэггинсу, собирается в самый разгар торжества надеть на палец кольцо и стать невидимым… Представив Мишу Колбаскина, произносящего на своей вечеринке речь Бильбо в переводе Гоблина, Ириша согнулась пополам и пробормотав что-то типа «До встречи!» положила трубку. А сама отправилась истерически рыдать на диван. Услышав в трубке короткие гудки, Колбаскин нервно пожал плечами: ну что поделать, женщины вообще такие странные! И Ириша не лучше других.
32
В гости к профессору я собиралась, как в юности на экзамен. Разве что свою «счастливую» кофточку не надела, за неимением этой самой кофточки, в которой я ходила на все экзамены и получала одни пятерки. Потом я носила эту кофточку на свидания, потом, когда она уже потеряла парадный вид, донашивала дома, а в конце концов — разрезала на тряпки.
Выходя из родного НИИ, я заметила у выхода до боли знакомую фигуру. Это был Рыжик, мой воздыхатель, собственной персоной. Надо же, и сюда успел добраться! Последнее время он все чаще появлялся на моем горизонте: позавчера он пытался говорить со мной на тему сноса хрущоб а нашем районе, потом вчера, когда после звонка профессору Матвееву я вышла в «Любимые продукты» за творожками и морковным соком (сигареты не покупала, честно-честно!).. Вчера он подошел ко мне, неожиданно схватил за руку и поцеловал ее. Я вздрогнула, так как по привычке углубилась в свои мысли.
— Ой, простите, Маргарита, я Вас напугал!
— Не совсем. А откуда вы знаете, как меня зовут? — понятно, что глупее вопроса нельзя было и придумать, ведь наши экс-деревенские бабушки, в отличие от меня, знали по именам всех соседей.
— Я знал это, — патетически воскликнул незнакомец. — Вы такая загадочная, что Вам никакое другое имя не подходит. Вот помните, у Булгакова, в «Мастере и Маргарите»…
Я расхохоталась.
— Простите, молодой человек, но все это уж очень похоже на мелодраму. А мелодрамы любят только маменькины дочки и домохозяйки.
