– Если уж милосердствовать, – говорила Санька, – то каждый день!
– Каждый день я не могу, – вздыхала Кроша. – У меня музыкальная школа.
И вот теперь, накануне отъезда в пансионат, Кроша со всей щедростью предложила свою старушку подруге.
– Я скажу Софье Романовне, что ее передали тебе. Будешь ходить, как договоритесь. Остальное время – твое, – сказала Кроша. – Твоя мама не станет возникать против милосердия.
– А если она узнает, что отряд на лето распущен?
– Откуда она узнает? Школа уже закрыта, Наталья Валентиновна в отпуске, – резонно возразила Кроша.
– А эта… Софья Романовна твоя… Что она заставляет делать? – закапризничала Санька.
– Что значит «заставляет»? – возмутилась Кроша. – Если «заставляет» – это уже не милосердие, а рабство! Ты должна сама! Ты теперь сестра милосердия…
– Ну, хорошо, – согласилась Санька.
Вечером того же дня Санька проверила маму на милосердие. Она так расписала немощь и болезни Софьи Романовны, что мама сдалась. Конечно, ей очень не хотелось, чтобы Санька летом болталась в городе одна, но Санька уверила, что отряд милосердия не даст ей скучать.
– Мы утром со старичками, а вечером дискотека!
– Лучше уж и вечером со старичками, – сказала мама.
Дедушка разворчался, вспомнил свое деревенское детство и зачем-то войну, но в конце концов тоже смирился. Против милосердия не попрешь.
Перед отъездом в пансионат Кроша повела Саньку к Софье Романовне. Они пришли на Гатчинскую улицу, во двор, где была навалена куча угля, и поднялись по грязной лестнице на четвертый этаж.
Кроша позвонила три раза. Дверь открыл парень лет двадцати в майке и в брюках. В руках он держал вилку. На вилку был насажен огурец.
– Софья Романовна дома? – спросила Кроша.
– Она умерла, – заявил парень и с хрустом откусил огурец.
– Как?! Я же у нее была месяц назад… – пролепетала Кроша.
– Угу, – кивнул он, жуя. – Две недели, как преставилась.
– Что сделала? – не поняла Кроша.
– В ящик сыграла, – пояснил парень. – Вы родственницы?
– Нет… Мы так… Спасибо…
Парень захлопнул дверь, и Кроша с Санькой бегом кинулись вниз. Они вышли со двора и молча дошли до скверика на углу улицы. Там уселись на скамейку и вздохнули.
– Она хорошая была? – спросила Санька.
– Не знаю, – сказала Кроша. – Постой, у нее же кошка жила! Аграфеной звали. Серенькая такая, гладкая…
– Пошли! – Санька поднялась со скамейки.
– Куда? – Кроша испуганно уставилась на Саньку.
– За Аграфеной.
На этот раз парень принял их совсем неприветливо. В руке он держал не вилку, а стакан с налитым в него красным вином.
– Ну, чего вы опять?! – закричал он.
– Мы за кошкой. У Софьи Романовны кошка была. Где она? – смело сказала Санька.
– А я почем знаю? Шастает где-то по квартире, жрать просит! – Парень пошел к дверям своей комнаты.
Санька первой вошла в квартиру, Кроша за ней. Кошку они нашли быстро. Она сидела в кухне под раковиной и вылизывала пустую консервную банку.
– Эта? – спросила Санька.
– Да.
– Пошли, Аграфена. – Санька сграбастала кошку, и они покинули дом на Гатчинской окончательно.
– Что же ты с ней делать будешь? – спросила Кроша, когда они прощались.
– Дрессировать, – сказала Санька. – Как Куклачев.
И подруги расстались. Кроша отправилась в Крым, а Санька, проводив маму в Углич, а дедушку на дачу, осталась одна с Аграфеной.
На душе у Саньки было муторно. А всему виной была мама. Уезжая, мама тоже решила проявить милосердие и оставила Саньке вязаный шерстяной жакет, почти совсем новый, чтобы Санька передала его Софье Романовне.
– Зимой ей будет холодно, – сказала мама. – Вот и погреется.
Санька даже вздрогнула от этих слов. Нужно было сразу сказать, что никакой Софьи Романовны уже нет на свете!
Первым делом Санька упрятала жакет на антресоли, чтобы он не мозолил глаза. Но настроение не улучшилось. Саньке все время вспоминался парень, который сказал: «Она умерла», и хруст огурца у него на зубах.
Вдобавок Аграфена вела себя неспокойно: бегала по комнатам, мяукала, иногда набрасывалась на стену и начинала драть обои когтями.
Санька сварила рыбу, бросила ее Аграфене. Кошка ткнулась в горячую рыбу мордочкой, попробовала лапой, а затем принялась отрывать когтями по кусочку и не спеша, интеллигентно есть. Наверное, ее хозяйка была воспитанной старушкой, преподавательницей музыки или французского языка, решила Санька.
«Да что это я все о старушке!» – рассердилась она на себя.
Санька выглянула в окно и увидела тополиный пух, который кружил по двору, как теплая метель, собираясь в небольшие сугробы. И от этого нежного пуха родилась в душе такая тоска, что Санька тут же схватилась за телефонную трубку.
Но кому позвонить? Все разъехались. Кроша уже в пансионате, доедает, наверное, вечернее питание под названием «ужин».
И тут Санька вспомнила про «эфир».
«Эфиром» назывался способ телефонного знакомства. В городе существовало несколько телефонных номеров, по которым можно было выйти в «эфир». Эти номера были свободны, они не соединялись ни с какими абонентами. Секрет заключался в том, что если по этим номерам звонили сразу несколько человек, они могли слышать друг друга.
Когда на телефонной станции узнали про «эфир», свободные номера стали закрывать один за другим. Но остался один, самый тайный, самый секретный. Он еще действовал.
И Санька набрала этот номер.
В трубке послышался легкий шорох, где-то вдали пищали тихие гудки, едва слышались голоса. Саньке показалось, что она выплыла в открытый космос.
– Эй! Есть кто-нибудь? – крикнула Санька в трубку.
– Я в эфире! – вдруг гаркнул голос так близко, что Санька отшатнулась от трубки.
– Кто ты? – недовольно спросила она.
– Позвони – узнаешь. Мой номер 212-85-06, – сказал голос. – А твой?
Санька повесила трубку. Так она сразу и сказала! Подумав немного, она набрала 212-85-06.
– Я здесь, – сказал мальчишеский голос.
– В «эфир» выходил? – строго спросила Санька.
– Выходил.
– Зачем?
– Делать нечего. Как тебя зовут?
– А тебя? – спросила Санька.
– Захар, – сказал мальчишка.
– Врешь, – сказала Санька. – Такого имени не бывает.
– Охо-хо! – закричал Захар. – Еще как бывает! Между прочим, так звали слугу Обломова.
