Повсюду странствует со мной.
С тем и позволь обнять тебя, душа моя. А.Б.»
– Ах, Настя, как хорошо… – прошептала Лиза, прижимая листок к груди, – как я счастлива!..
В ясное, холодное утро Григорий Иванович Муромский, соблазнясь хорошею погодою, решил прогуляться верхом на своей куцой кобылке и рысью поехал на край родовых владений.
В окраинной роще он остановился, намереваясь отхлебнуть из фляжки, но тут увидел на расстоянии всего лишь пистолетного выстрела соседей своих: Ивана Петровича Берестова, гордо сидящего верхом, в чекмене, подбитом лисьим мехом, и сына его, Алексея Ивановича. Рядом с ними стремянный сдерживал три пары борзых. Все были в напряжении, как перед атакой.
Делать было нечего. Муромский, как образованный европеец, несколько протронул лошадь по направлению к противникам и учтиво их приветствовал.
Берестов отвечал с таким же усердием, с каковым цепной медведь кланяется «господам» по приказанию своего вожатого. Алексей по-военному четко кивнул, опустив подбородок к груди.
Муромский хотел уже с достоинством отъехать, как вдруг окрестности огласились пронзительными криками и оглушительным треском.
Весь этот шум производили дворовые мальчишки с трещотками, которые стали прочесывать кустарник. Заяц выскочил из кустарника и побежал полем. Берестовы и стремянный закричали во все горло, пустили собак и во весь опор поскакали следом.
Лошадь Муромского, не бывавшая никогда на охоте, испугалась и понесла. Бедный Григорий Иванович из последних сил сохранял осанку бывалого наездника. Доскакав до оврага, кобыла вдруг кинулась в сторону, Муромский не усидел и довольно-таки тяжело упал на землю. Кобыла, как только почувствовала себя без седока, тотчас остановилась, будто опомнясь.
Алексей в азарте продолжал с криком скакать за собаками и зайцем, а Иван Петрович, краем глаза увидав, что произошло с соседом, круто поворотил коня и поскакал к нему.
– Не ушиблись, Григорий Иванович? – участливо осведомился он, подскакав. – Это моя вина, покорнейше прошу простить!..
Муромский уже поднялся, хромая и охая, и потирал бок и руку.
– Аж дух вышибло… Старею, – без прикрас признался он.
Стремянный привел виновную лошадь, держа ее под уздцы.
Подскакавший Алексей помог Муромскому взобраться на седло.
– Григорий Иванович, прошу пожаловать ко мне, – пригласил Берестов-старший. – Вам необходимо отдышаться, и ногу надобно осмотреть. Лекарь у меня кудесник, войну прошел…
– Да я ничего… Уже, никак, отпустило… – попытался отговориться Муромский, но не тут-то было.
– Как хотите, Григорий Иванович, а никаких отговорок не приму, – миролюбиво, но твердо сказал Берестов. – Вы, я вижу, плохи, а до меня отсюда ближе, чем до вашего дома!.. Нартай, – кликнул он. – Предупреди лекаря!
Стремянный поскакал вперед, сопровождаемый собаками и мальчишками.
– Считайте, что я взял вас в плен, – пошутил Иван Петрович и рассмеялся. Алексей с удовольствием подхватил смех отца, а смущенный Григорий Иванович улыбался-улыбался, да вдруг и раскатился тоненьким хохотком, кривясь от боли в боку…
…За столом царило полнейшее благодушие. Григорий Иванович, возбужденный происшествием и добрым обедом, вдохновенно распространялся на излюбленную тему, найдя в Иване Петровиче заинтересованного слушателя:
– …А настоящий старинный русский «Ерофеич» делается так: берем по восьми золотников мяты, аниса и померанцевых орешков, крупно так истолченных, заливаем все это штофом очищенной на березовых угольях водки – и на две недели на чердак, под стреху, в тепло; а зимой – в запечье… Опрокинешь рюмочку такого «Ерофеича», воротясь с отъезжего поля – и сразу в сердце рай, здравствуй, дом родимый!.. Э, любезный Иван Петрович! А какую малиновую ратафию творила покойная моя Марья Васильевна!..
– Слушаю вас, милейший Григорий Иванович, и сердце радуется! – с искренним чувством воскликнул тоже раскрасневшийся Иван Петрович. – Я ведь, признаться, полагал, что вы употребляете какой-нибудь джин, или шотландский виски, или ром ямайский!.. Каюсь теперь, потому как вижу, что вы истинно русский человек! Dis-moi ce que tu bois, je te dirai qui tu es! – заключил он по-французски и тут же на всякий случай перевел: – «Скажи мне, что ты пьешь, и я скажу тебе, кто ты».
– Спасибо на добром слове, Иван Петрович…
Поутру еще враждовавшие соседи смотрели друг на друга с полной симпатией.
Алексей слушал их разговор, не вмешиваясь, заметно скучая.
Ушибленная нога Григория Ивановича, над которой уже потрудился лекарь, сделав согревающий компресс, лежала на приставленном стуле, перевязанная теплой шалью. Вот он поставил ногу на пол и сказал:
– Как ни хорошо мне у вас, а пора. Дочка, небось, места себе не находит… Иван Петрович и вы, Алексей Иванович! Дайте мне честное слово, что завтра же прибудете к нам в Прилучино отобедать по-приятельски, отведать моих наливок и настоек!..
– С удовольствием принимаем ваше приглашение, Григорий Иванович! – приложил руку к сердцу Берестов-старший и сказал сыну:
– Алеша, вели заложить дрожки для Григорья Иваныча. Верхом ему будет затруднительно. – И, не дав соседу произнести ни слова благодарности, поднял рюмку: – Ну, на посошок!
– Эк угораздило меня, – сокрушенно вздохнул Муромский.
– Я так думаю, что на то была воля Божья, – сказал Берестов.
Они чокнулись и с удовольствием выпили.
…Едва дрожки с Григорием Ивановичем объявились в Прилучине, как Лиза выбежала навстречу и засыпала отца вопросами:
– Боже мой, папб, что случилось с вашей ногой?.. И где ваша лошадь?.. А чьи это дрожки?..
– Вот уж не угадешь, my dear, – отвечал Григорий Иванович. – Ивана Петровича Берестова! А, каково?!..
– Что это значит, папб? – удивилась Лиза.
– А то и значит, Лизок, что вся наша прежняя вражда в одночасье прекратилась… благодаря пугливости моей куцой кобылки!.. Твой старый отец с позором пал на землю, а Берестов помог ему, пригласил к себе, накормил-напоил… Его лекарь правил мне ногу, и вообще Иван Петрович оказался вовсе не медведем, как я его себе представлял, а милейшим человеком… А все злые языки!
Так говорил Григорий Иванович, с помощью дочери выходя из дрожек и поднимаясь по ступеням крыльца. Остановился передохнуть и объявил:
– Завтра будут у нас к обеду!
– Что вы говорите?.. – Лиза не верила своим ушам. – Берестовы, отец и сын?!.. Завтра у нас обедать?!..
– Натурально! – радовался отец.
– Нет, папенька, как вам угодно, а я ни за что не покажусь, – в волнении проговорила Лиза.
– Что ты, с ума сошла? – возразил отец. – Давно ли ты стала так застенчива? Или ты питаешь к ним наследственную ненависть, как романическая героиня? Полно, не дурачься…
