– А ну, как наши молодые фордыбачить станут? – высказал сомнение Муромский.
– Признаться, с этой стороны я никаких препятствий не вижу, – усмехнулся Берестов. – Мой ждет не дождется, чтобы я его женил. А ваша Лиза, на мой взгляд, непременно должна будет в него влюбиться. Надобно только почаще возить их друг к другу в гости, а время и природа все сладят…
– И то верно. Ну, с Богом! – Григорий Иванович поднял рюмку, они чокнулись, выпили, а потом поднялись и, обнявшись, трижды поцеловались.
По возвращении, проходя через гостиную, Берестов позвал сына:
– Зайди ко мне, Алеша.
В кабинете Иван Петрович закурил трубку и, немного помолчав, сказал:
– Что же ты, Алеша, давно про военную службу не поговариваешь? Иль гусарский мундир уже тебя не прельщает?..
– Нет, батюшка, – отвечал почтительно Алексей, – я вижу, что вам не угодно, чтоб я шел в гусары. Мой долг – вам повиноваться…
– Хорошо, – удовлетворенно сказал Иван Петрович, – вижу, что ты послушный сын, это мне утешительно… Не хочу ж и я тебя неволить – не понуждаю тебя вступить… тотчас… в статскую службу. – Он выпустил огромный клуб дыма. – А покамест намерен я тебя женить.
– На ком это, батюшка? – спросил изумленный Алексей.
– На Лизавете Григорьевне Муромской, – отвечал Иван Петрович. – Невеста хоть куда, не правда ли?
Алексей пожал плечами, развел руками.
– Батюшка, я о женитьбе еще не думаю…
– Ты не думаешь, так я уж за тебя все обдумал и передумал!..
Алексей ошеломленно молчал. Наконец, с трудом выдавил:
– Воля ваша, батюшка, но… Лиза Муромская мне вовсе не нравится!
Иван Петрович закашлялся, сел прямо, сказал с напором:
– После понравится. Стерпится – слюбится.
Уставясь в пол, сын упрямо пробурчал:
– Я не чувствую себя способным сделать ее счастие…
– Не твое горе – ее счастие.
– Как вам угодно, а я не хочу жениться и не женюсь!
– Что?!.. – Иван Петрович поднялся. – Так-то ты почитаешь волю родительскую… Добро! Ты женишься, или я тебя прокляну, а имение, как Бог свят, продам и промотаю, и тебе полушки не оставлю! Даю тебе три дня на размышление, а покамест не смей на глаза мне показаться!..
Алексей вышел из кабинета и так хлопнул дверью, что Иван Петрович вздрогнул, а потом удовлетворенно ухмыльнулся…
Вечером, при свече, в своей комнатке наверху, Алексей писал письмо любезной своей Акулине, поспешно и не глядя тыкая гусиное перо в чернильницу. Он очень волновался, иногда вскакивал с места, делал шаг-другой по тесной комнатке – и вновь бросался к столу. Слезы текли по его щекам. Вот он отбросил перо, уронил голову на руки и… заснул мгновенно, как это часто случается с молодыми людьми от сильных душевных переживаний.
И приснился ему чудесный сон!..
Он увидел себя посреди золотого хлебного поля, по которому он двигался, широко и сильно взмахивая косой. На нем была широкая полотняная рубаха, на ногах – лапти и порты из мешковины. По тропинке к нему бежала Акулина с узелком в руках. Она подала ему крынку, он с жадностью припал к ней и стал пить холодное молоко, заливая подбородок и грудь. Потом утерся рукавом, обнял Акулину и крепко поцеловал ее в губы…
Алексей очнулся за столом.
Свеча сгорела. В окна сочился рассвет. Вспыхивали зарницы, пошумливал отдаленный гром. Надвигалась гроза.
Алексей поспешно перечел письмо, вложил его в конверт – и бросился вон…
Гроза расходилась не на шутку. Молнии прорезывали небо там и сям, скрипели под ветром деревья, смерчи взметывали столбами обветшалые листья.
Алексей углублялся в чашу дерев, движением стараясь заглушить смятение души. Он шел не разбирая дороги. Сучья поминутно задевали и царапали его, ноги вязли в раскисшей глине, он скользил и едва не падал – но ничего не замечал. Наконец достигнул он знакомой полянки, со всех сторон окруженной лесом. Вот и поваленное дерево, и бочажок. Алексей остановился, тяжело опустился на холодный дерн и долго сидел неподвижно, взирая на замутившуюся поверхность озерца, на беспокойное кружение по воде нескольких поблеклых листьев, на замершую жизнь в бездонной, темной глубине.
Зашумели по вершинам первые капли дождя, пали на воду.
Алексей поднялся, достал письмо, вложил его в заветную расщелину и побрел прочь под косыми струями дождя…
Яркое утреннее солнце освещало подмоченный листок. Лиза с волнением читала письмо Алексея, еле разбирая расплывшиеся слова.
«Милая Акулина, душа моя!» – слышался ей ласковый голос любимого. – «Настал час решить нам свою судьбу. Сегодня батюшка, грозя проклятием и разорением, повелел мне жениться на барышне вашей Лизавете. А я люблю только тебя, ангел мой, потому готов принять всякое будущее. Пойдешь ли ты со мною, душа моя?..»
Алексей, нетерпеливо погоняя коня, во весь опор сказал по дороге из Тугилова в Прилучино. И вместе с ним летели слова его письма к Акулине:
«…Я предлагаю тебе руку и сердце навеки, никого мне больше не надо. А жить мы будем своими трудами, и Бог нам в помощь! Желанная Акулина! Ответь мне „да“, никого не бойся, ни отца, ни людей, и ты сделаешь счастье всей моей жизни!
Навеки твой Алексей Берестов.»
– Дома ли Григорий Иванович? – спросил Алексей, останавливая свою лошадь перед крыльцом прилучинского дома.
– Никак нет, – отвечал слуга. – Григорий Иванович с утра изволил выехать.
– Вот досада… – пробурчал Алексей. В это время из дома донеслись звуки фортепиано. Алексей прислушался.
– А барышня, как я понимаю, дома? Это ведь Лизавета Григорьевна музицирует?
– Оне-с, – с гордостью ответил слуга.
Алексей спрыгнул с коня, отдал поводья в руки лакею и взбежал на крыльцо. Перед тем, как войти в дом, мелко перекрестился. И вдруг замер: сквозь музыку расслышались знакомые слова Константина Николаевича Батюшкова, посланные Берестовым Акулине еще в пору обучения ее грамоте.
Я помню голос милых слов,
Я помню очи голубые,
Я помню локоны златые
Небрежно вьющихся власов.
Моей пастушки несравненной
Я помню весь наряд простой,
И образ милой, незабвенной
Повсюду странствует со мной…
Алексей вошел… и остолбенел!
Лиза… нет, Акулина, милая смуглая Акулина, не в сарафане, а в белом утреннем платьице, сидела перед фортепиано спиною к дверм и пела романс, сочиненный, очевидно, ею самой на полюбившиеся слова. Листок со стихами лежал перед нею на пюпитре. Она была так занята игрой и пением, что не слыхала, как вошел Алексей.
Вот она закончила, обернулась, и – ах! – вскрикнула, вскочила и хотела убежать. Алексей бросился к ней, обнял, стараясь удержать.
