– Как начальник генерального штаба республики Касальянка возбуждаю иск против гражданки Исидоры и обвиняю ее в похищении у меня миллиона долларов! – перешел на правовые рельсы Максим.
– Как жена президент Перес буду обвинять твой, – донья ткнула пальцем в Максима, – что ты есть вор! Ты украдать миллион у Иван Середа, чемпион мира!
Муравчик мысленно взвесил шансы сторон. У Исидоры они были предпочтительнее.
– А как же… Рио? – спросил он.
Исидора решительно указала пилотам на джип.
– Грузить мешок сейчас! Лететь сегодня вечер, завтра утро… Этот генерал не есть должен быть здесь! – указала она на Максима.
Поняв, что схватка проиграна, Максим поплелся с аэродрома. И ведь говорил себе всегда – не связывайся с проститутками! Один раз нарушил правила – миллион проиграл…
– А я, мэм?.. – заискивающе спросил Муравчик. – Мне назад ходу нет. Перес голову снесет.
– Сторож здесь, – указала она на вертолет.
Глава 21
Низложенный диктатор
Между тем Пересу де Гуэйра сейчас было не до своего временного представителя в деревне, не до груза «фигни», не до самой власти. Ни до чего ему не было дела, кроме себя самого, ибо он был низложен в прямом смысле слова – низложен на дно деревянной повозки, запряженной осликом. Той самой, на которой еще два дня назад везли на кладбище гроб с Вадимом.
Он был спеленут крепкими лианами. Рядом с ним на дне повозки лежал Алексей Заблудский, тоже похожий на шелковичный кокон.
Ослик медленно брел по лесной дороге, брел, не погоняемый никем, на автопилоте. Вот уже сутки беспомощные диктатор и его незадачливый министр были отданы на волю ослику.
Случилось это, когда партизан Бранко, низложив диктатора, решил взять его в заложники. Он правильно рассудил, что вскоре должны вернуться министры, и тогда ему несдобровать. Поэтому он под прицелом довел заложников до леса, там обвязал крепкими лианами, засунул в рот кляпы и погрузил в повозку к вернувшемуся кстати ослику. Усевшись впереди, Бранко направил ослика в глубь леса.
Четкого плана у старого партизана не было. Вряд ли он собирался казнить ревизионистов, скорее хотел спасти собственную жизнь.
В повозку кроме заложников он свалил оставшуюся взрывчатку и оружие.
Перес, поначалу воспринявший этот опереточный путч не совсем всерьез, понял безрадостность своего положения, когда повозка углубилась в сельву километра на три. Уж он-то хорошо знал все опасности амазонских лесов. Перес тревожно замычал, привлекая внимание Бранко.
Тот оглянулся.
Диктатор дал ему понять, что хочет поговорить с ним. Бранко вынул кляп изо рта Переса.
– Куда ты нас везешь, идиот? – спросил Перес.
– Я не желаю разговаривать в подобном тоне, – ответил партизан.
– Пардон. Каковы ваши планы? – спросил диктатор.
– Я сдам вас в полицию.
– Где ты возьмешь полицию, старик? До ближайшей полиции сотни три километров. Ты заблудишься. Сельва непроходима.
– Для настоящих коммунистов нет препятствий, – заявил Бранко.
Перес глухо застонал. Он давно не имел дела с настоящими коммунистами. Разговор увял. Бранко снова засунул кляп Пересу и продолжал править повозкой, напевая несложную партизанскую песенку.
Примерно через час, когда сумерки стали спускаться над сельвой, Перес заворочался снова. Лежавший рядом, как бревно, Заблудский пробудился ото сна и тоже стал извиваться.
– Ну, чего вам? – спросил Бранко.
Он был в душе добрым человеком. Не мог видеть, как другие мучаются.
Перес продолжал взволнованно мычать.
Бранко остановил повозку, спрыгнул с козел, подошел к Пересу и вынул у него кляп изо рта.
– Я вас слушаю.
– Бранко, совсем забыл тебе сказать! – горячо начал Перес. – Мне же врач велел прийти вечером, снять гипс. – Перес подбородком указал на загипсованную ногу. – Я закрутился с тобой, понимаешь…
– Я попытаюсь вам помочь, – вежливо ответил партизан.
Он достал охотничий нож и склонился над загипсованной ногой Переса, намереваясь перерезать лианы. И тут лежавший рядом с Пересом Алексей, изогнувшись, нанес партизану сильнейший удар обеими связанными ногами в грудь.
Бранко отлетел в кусты, а Заблудский заорал ослику:
– Но-о! Трогай!
Испуганный ослик дернул повозку и резво побежал по дороге, увлекая пленников во тьму сельвы.
Бранко Синицын остался лежать в кустах, приходя в сознание.
– Кто тебя просил, кретин? Зачем ты это сделал?! – завопил Перес.
– Пусть не вяжет… в следующий раз! – мстительно выговорил Заблудский.
– Ты не мог подождать, когда он хотя бы ноги мне освободит?! Что мы теперь будем делать?! – лежа орал Перес.
– Не подумал, шеф. Хотел врезать… – оправдывался Алексей. – Может, встретим кого, развяжут…
– Кого мы здесь встретим?..
Попытки поговорить с осликом и направить его назад не увенчались успехом. Ослик упрямо влачил повозку все дальше и дальше от правительственной деревни. Перес догадался, что ослик направляется к народу тем путем, по которому он раз в месяц исправно возил мешки с «фигней». Это несколько успокоило диктатора. Оставалось надеяться, что их по пути не сожрут местные хищники и они не умрут от жажды и голода. Пути до народа было три дня при темпах ослика.
Лежа на спине, Перес смотрел в ночную тьму и размышлял о жизни. Давно у него не было свободной минутки для того, чтобы оглядеться и задуматься. Ему вдруг показалось странным все, что произошло с ним за долгую и тернистую жизнь. Он словно воспарил над повозкой, над ночной сельвой и разглядывал себя сверху – связанного по рукам и ногам диктатора игрушечного государства, дона Переса де Гуэйра, и вспоминал того девятнадцатилетнего студента Ленинградского университета Яшу Чеботаря, который ночами просиживал над «Теорией поля» Ландау и Лифшица, а потом открыл, точнее, предсказал новую элементарную частицу, какой-то мезон, благодаря чему и был исключен. Его тогда распирала гордость, он поместил статью в студенческий сборник, но выяснилось, что эти сведения сугубо секретны, так как имеют отношение к ядерным технологиям. Яша тогда никак не мог понять – как то, что родилось у него в голове, может стать секретным без его, Яшиного ведома и согласия?
Ему объяснили очень доходчиво. А его приятель Сашка Шарымов с филфака, с отделения журналистики, который на спор переплывал Неву в самом широком месте у Петропавловки, читал ему Тютчева: «Молчи, скрывайся и таи и чувства, и мечты свои…» Он сам, между прочим, так и делал – писал стихи, но показывал их только близким друзьям. И стал большим человеком в журналистике, да и нынче, уже в пенсионном возрасте, издавал журнал в Москве, хотя не брезговал и вычиткой корректуры.
